Но глубже нам дороги нет, и возражения не принимаются. Мы рискуем забраться дальше, чем позволяет глаз; чинить помехи своему плавному дрейфу, цепляясь за ветки или корни. В любой момент спящая армия может зашевелиться и пробудить в нас тысячу ответных скрипок и труб; целая армия людей готова вскочить на ноги, выставляя на наше обозрение все свои странности, невзгоды и мерзости. Давайте еще немного побудем праздными зеваками, довольствуясь одними поверхностями: глянцевым блеском омнибусов на механической тяге; чувственным великолепием мясных лавок, где красуются желтые бараньи бока и пурпурные бифштексы; синими и красными букетами, которые столь отважно сияют за толстыми стеклами цветочных магазинов.
Ибо у глаза есть одно странное свойство: он останавливается лишь на прекрасном; подобно бабочке, он летит на яркие цвета и нежится на солнышке. В такие зимние вечера, когда природа из кожи вон лезет, чтобы прихорошиться и придать себе лоск, глаз приносит с улицы самые красивые трофеи и на каждом шагу отламывает себе крохотные кусочки изумрудов и кораллов, словно вся вселенная сделана из драгоценных камней. И только одно ему не под силу (мы говорим о рядовом, не получившем профессиональной выучки глазе) – объединить трофеи в композицию, которая бы высветила их малозаметные грани и взаимосвязи. И потому, вкусив вдоволь этой грубой приторной пищи, красоты чистой и незамысловатой, мы чувствуем пресыщение. Мы задерживаемся у дверей обувного магазина и выдумываем какой-то мелкий предлог, не имеющий ничего общего с подлинной причиной, чтобы скатать уличную пестроту в рулон и ретироваться в одно из более сумрачных помещений бытия, где мы, возможно, спросим себя, покорно поставив левую ногу на скамеечку: «Каково же быть карлицей?»
Она вошла в сопровождении двух женщин, которые, будучи нормального роста, рядом с ней выглядели добродушными великаншами. Женщины улыбались продавщицам, словно бы подчеркивая: «Мы – не то, что она, нас судьба не обделила», одновременно заверяя карлицу в своем покровительстве. Она стояла с кислой и вместе с тем извиняющейся миной, столь характерной для уродцев. Людская доброта была ей и необходима, и тягостна. Но когда подозвали продавщицу, и великанши, милостиво улыбаясь, попросили принести туфли для «этой дамы», и девушка пододвинула ей скамейку, карлица выбросила вперед ногу с порывистостью, требующей от нас неотступного внимания. Смотрите-ка! Смотрите-ка! – словно бы призывала она всех нас, водрузив ступню на скамейку, ибо – узрите и уверуете! – то была красивая, безупречно пропорциональная ступня рослой женщины. Стопа аристократическая, с высоким подъемом. Рассматривая свою ступню на скамейке, она стала держать себя совсем иначе. Вид у нее теперь был довольный, умиротворенный. Движения выражали уверенность в себе. Она посылала продавщицу за все новыми и новыми туфлями; примеряла пару за парой. Встала и покружилась перед зеркалом, отражавшим только ступни в желтых туфлях, в бежевых туфлях, в туфлях из шкурки ящерицы. Она приподняла свои детские юбочки и показала свои детские ножки. Так и сяк крутила в голове мысль, что ступни, как ни посуди, самое главное в человеке; были женщины, сказала она себе, в которых влюблялись за одни только их ступни. Не видя в зеркале ничего, кроме ступней, она, возможно, воображала, что все ее тело под стать этим божественным ступням. Одета она была бедно, но за туфли была готова выложить любые деньги. И поскольку наступил тот исключительный момент, когда она не страшилась чужих взглядов, но положительно жаждала внимания, она шла на любые уловки, лишь бы затянуть процедуру выбора и примерки. Да посмотрите же на мои ноги, словно бы говорила она, семеня то в одну, то в другую сторону. Продавщица, верно, по доброте своей сказала что-то лестное, ибо лицо карлицы внезапно просияло восторгом. Но все же у великанш при всем их добродушии было полно своих забот; пробил час решиться, отдать предпочтение одной из пар туфель. Наконец обувь была выбрана, и, когда карлица зашагала к дверям меж двух своих опекунш, помахивая коробкой, восторг угас, знание вернулось, вновь проглянула былая досада, былая виноватая мина, и ко времени, когда женщина вышла на улицу, она снова сделалась просто карлицей.