Киммерийская крепость

Ещё одна мисс Марпл на мою голову, подумал Гурьев с тоской.

– Нельзя, Анна Ивановна. Во избежание, так сказать. И всё такое прочее, – лицо Гурьева приобрело то самое выражение, какое должно было бы иметь, не владей он с некоторых пор каждым его мускулом на все сто процентов всегда и везде.

Только на мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Завадская побледнела и отшатнулась:

– Я… Я вовсе не хочу вам мешать, Яков Кириллыч… Но… это же мои дети…

– И мои, Анна Ивановна, – тихо произнёс Гурьев, снова натягивая на себя маску доброжелательной непринуждённости. – Всё будет в порядке. Я отвечаю. И мне действительно пора.

Денис сидел на скамеечке перед забором и курил папиросу за папиросой. Судя по всему, он приканчивал уже вторую коробку «Норда», потому что окурков вокруг было видимо-невидимо. Увидев Гурьева, Шульгин вскочил.

– А насвинячил-то, – подходя, неодобрительно проворчал Гурьев, поджимая губы. – Кто за тобой убирать будет, боцман?

– Железный ты, что ли?!

– Я не железный. Я тренированный. Докладывай.

Выслушав Шульгина, Гурьев сделал скучное лицо:

– Ясно. Давай, проводи мальчишек по домам и возвращайся. Кошёлкин тоже сейчас подтянется.

– Жив курилка?!

– Он нас с тобой переживёт, Денис, – усмехнулся Гурьев. – Если никто не помешает. Знакомая личность?

– Кто ж Ляксей Порфирьича не знает! Сыщик легендарный, можно сказать.

– Вот. Легенда живёт и действует, Денис.

– А как ты его?!

– Вот любопытный какой, – улыбнулся Гурьев и так поморгал, что у Шульгина пропала охота задавать вопросы.

– Ладно. Зови ребят, потопаем.

– Денис.

– Да?

– В школе оружие есть?

– Что?!

– Семь футов тебе, Денис Андреич. Под килем, – кивнул Гурьев и шагнул в калитку и обернулся: – Дети выйдут сейчас.

Он вошёл в дом, кивнул девушке, Феде и Степану:

– По домам, с Денисом Андреевичем, – и, увидев, как вскинулись ребята, пресёк бунт в зародыше: – Это не хулиганьё местное – это уголовники. Ситуация, близкая к критической. Поэтому – не спорить. Давайте, всё. Даша, я к Нине Петровне на минутку, потом поговорим.

Заглянув на половину хозяйки, убедился, что ни на какой рынок та и не думала ходить, конечно же.

– Нина Петровна.

– Да, голубчик?

– Спасибо вам. Вы мне, действительно, так помогли. Я ваш должник.

– Пустое, Яков Кириллыч, – улыбнулась Макарова. – Я знала, что вы с Алё… общий язык с Алексеем Порфирьичем найдёте.

– Я попросил его переночевать с нами сегодня. Может, это продлится ещё какое-то время. Увы. Уж не обессудьте.

– Яков Кириллыч! Так всё вот?!

– Ага, – обезоруживающе улыбнулся Гурьев. – Скажите, Нина Петровна. Можете допустить на мгновение – я не дурак и многое понимаю, несмотря на мой предосудительно юный возраст?

– Очень даже могу, – кивнула Макарова.

– Так шли бы вы замуж за Алексея Порфирьевича, Нина Петровна. Это же немыслимо – столько лет. И он вам по сердцу, и вы для него – свет в окошке. А?

Макарова молчала, разглядывая Гурьева. На скулах у неё проступил румянец. Наконец, она сказала, поднеся руку к горлу:

– Какая из меня невеста, Яков Кириллыч.

– Детство кончилось. Это правда. А жизнь – нет. Не сердитесь на меня, Нина Петровна.

– Я не сержусь, – тихо сказала Макарова. – Я понимаю, вы догадались, он же не мог сказать.

– Конечно, нет. А пить он не пьёт больше. За это не беспокойтесь.

– Кто вы, Яков Кириллович?!

Гурьев улыбнулся и исчез, – вопрос – по контексту – был явно риторическим.

Даша была явно напугана, но старалась виду не подавать. Гурьев улыбнулся:

– Ты присядь, дивушко. Разговор у нас с тобой будет обстоятельный.

– Я тогда чай сейчас приготовлю. Я быстро.

– Хорошо.

Девушка вернулась в комнату с подносом, чашками и сушками. Поставив на стол, снова скользнула на кухню и принесла чайник. Гурьев помог ей разлить кипяток:

– Теперь слушай свою историю, капитанская дочка.

Когда Гурьев закончил, Даша улыбнулась:

– Ну, папка рассвирепеет, – И посерьезнела: – Думаешь, они меня убить хотят?

– Ох, нет, дивушко, – усмехнулся Гурьев. – С человеком можно вещи куда более весёлые проделывать, чем просто убить. Просто убить – это слишком просто.

– А… что?

– Добро пожаловать в настоящую жизнь, дорогая, – Гурьев обнажил в плакатной улыбке острые, белые зубы. И тотчас же стёр оскал, спросил участливо: – Страшно?

Даша, помедлив, кивнула. У неё даже носик побледнел и заострился. Дивушко моё дивное, подумал Гурьев. Ну, ничего, ничего. Я тут. И меня это радует. Всё нормально.

– Это правильно, дивушко, – Гурьев дотронулся до её руки. – Бояться не стыдно. Не боятся только дураки.

– А ты?

– Я опытный и тренированный. И я из другой обоймы, Дарья.

– Думаешь, я не знаю, почему ты от меня руками и ногами отбиваешься? – проговорила Даша, посмотрев в окно.

– Ну, и почему же? – заинтересованно улыбнулся Гурьев, подпирая ладонью подбородок и устраиваясь поудобнее на стуле, как ребёнок в ожидании захватывающей дух истории.