Ким Филби

— Да. Тогда он неважно себя чувствовал. В дороге стало еще хуже, а его пригласили на телевидение. В гостинице он совсем слег. Приходил врач, назначил лечение и постельный режим. На следующий день пришел журналист, чтобы отвезти Кима на телевидение. Я говорю, что это невозможно. Тот страшно разозлился и выскочил, хлопнув дверью… А Ким буквально еле дышит. Потом опять пришли уже другие люди, уговаривали. И я предложила единственно возможный вариант: снимать в гостинице, в холле. Я наблюдала за интервью и, зная, чего ему это стоило, снова подивилась его выдержке, силе воли. Всё прошло благополучно. Но нам пришлось задержаться в Риге на несколько дней, чтобы Ким пришел в себя.

Собеседник: — Я бы хотел еще раз вернуться к теме безопасности. Тут всё не так просто. То была защитная реакция на реакцию Великобритании. Эти вещи естественны для 1960— 1970-х годов. Что-нибудь проскальзывает в их печати с полуугрозой, а у нас в те времена такое воспринимали серьезно. Это Ким мог считать, что никто и никогда не решится, не посмеет. Но там шла определенная работа прессы, публиковались статьи… На него периодически начинался накат: предатель, продал Великобританию и прочее. Публикации до сих пор идут разные…

Вот сравнительно недавно внучка опубликовала статью. Читали? Полтора года назад, вдруг ни с того ни с сего, зимой, в минус тридцать, Руфине Ивановне звонок: «Я внучка, дочка Джона. Хочу быстренько к вам в гости приехать». Но мы же не знаем… Двадцать лет никого не было, и тут приезжает взрослая женщина и идет на кладбище в пять часов вечера. А январь, стужа… Мы туда поехали с ребятами — там метр снега. Она потом пишет в своей вышедшей в Англии статье: а кто это, интересно, незадолго до меня все расчистил и положил цветочки к памятнику? Так что вот такие приезды.

— А сын Джон жив?

— Нет, Джон умер. Это я узнала от внучки. А если о той поре, то сам Ким не верил, что угроза для жизни может прийти из Великобритании. Ясно, его могли искать английские журналисты. Он не хотел встречаться с ними. Но когда предупреждали об угрозе для жизни, он, как бы к этому ни относился, все равно подчинялся всем правилам. «Мы должны уехать или мы не можем ходить туда-то, мы не можем выходить без охраны» — всё это он соблюдал. И вот еще что он говорил: «Если со мной что-то случится, будет отвечать такой-то». Ким всегда об этом помнил. Поэтому вел себя очень осторожно.

Собеседник: — Простите, а как относительно всех тех диверсионных групп, которые засылались в СССР (и после предупреждений Филби арестовывались. — Н. Д.)? Там были националисты — прибалтийские, кавказские, среднеазиатские. Все те, кто переходил к фашистам. Мы же не знали, кто из них жив, чьи родственники остались… И потом, сколько на белом свете разных шизофреников. Одна квартира, в которой он жил, засветилась. Приезжал, по-моему, его сын. Парень хороший — но что дальше? Пришлось срочно подыскивать новую.

— Это та, которая на Соколе? — переспросила Руфина Ивановна. (Было это, как я понял, еще до ее замужества.)

Собеседник: — На самом деле относились к этому очень по-серьезному. Скажем так, Ким, может быть, даже не до конца осознавал важность той информации, которую он за столько лет передал. Он работал и работал. Но когда люди сидят тут, в Центре, и всё анализируют, это представляется иначе. А теперь я о несколько другом. Работая в Англии, он любил разговаривать с нашими товарищами. Одно дело, когда документы передаются в толпе. Другое — общение, беседы где-нибудь в безопасном месте. Переживал, когда таких бесед не было. Во время войны просил рассказывать, «какое у нас реальное положение на фронте». Понимаете, «у нас». А когда такой человек передает документы, а ему — «спасибо» и разбежались, то, конечно, неприятно. Филби повторял: «Я хочу, чтобы со мной работали». И в этом он был весь. Или его героизм еще во время гражданской войны в Испании. Тяжелейшее получил ранение. Эпизод, когда все, ехавшие с ним в одной машине, погибли, а он чудом остался жив…

— Об этом он рассказывал, мистика какая-то! Сидел все время на одном месте. Потом остановились, он обошел машину, пересел, и это его спасло. Отделался легким ранением в голову. Признавался мне: «Не мог понять, почему я пересел. Все погибли, а я — остался».

— Непонятно иное. Почему первые годы Филби в Москве были такими тяжелыми? — спросил я, обращаясь к Собеседнику. — Человек приезжает с верой, с желанием работать. И — безразличие. Или это был такой этап нашей истории?