Кибериада. Сказки роботов

– Гармония? – молвил Блаженный, внимательно целясь в конструктора дулами своих объективов. – Гармония, милостивый государь? А почему у меня три ноги? И голова над ними возносится? И слева обшит я медным листом, а справа железным? Почему у меня пять глаз? Ответь, если ты и вправду вызвал меня из небытия!

– Три ноги оттого, что на двух удобно не станешь, а четыре – напрасный расход матерьяла, – объяснил Трурль. – Пять глаз потому, что столько было у меня под рукой хороших стекол, а что до обшивки, то у меня как раз вышла вся сталь, когда я твой корпус заканчивал.

– Ну да! – ехидно усмехнулся Блаженный. – Ты хочешь мне втолковать, что это все проделки глупого случая, слепого жребия, чистейшей тяпляпственности? И я этим сказкам поверю?

– Мне-то, положим, лучше знать, как оно было, если я сам тебя создал! – рассердился Трурль при виде такого апломба.

– Я усматриваю две вероятности, – возразил невозмутимо Блаженный. – Первая: ты беззастенчиво лжешь. Ее я пока не рассматриваю. Вторая: ты, по своему разумению, говоришь правду, откуда, впрочем, ничего особенного не следует, ибо, вопреки твоим ограниченным знаниям, в свете высших познаний эта истина – ложна.

– Это как же?

– А так: то, что кажется тебе простым стечением обстоятельств, вовсе не было таковым. Нехватку стального листа ты, допустим, счел обыкновенной случайностью, но откуда ты знаешь, не проявление ли это Высшей Необходимости? Замена стального листа медным показалась тебе лишь удачным выходом из положения, но и здесь, конечно, не обошлось без вмешательства Предустановленной Гармонии. Точно так же число моих глаз и ног, несомненно, скрывает в себе бездонные Высшие Тайны, если знать Извечные Значения всех этих чисел, отношений, пропорций. Три и пять, к примеру, – числа простые. А они ведь могли бы делиться одно на другое, не так ли? Трижды пять – пятнадцать, иначе – единица с пятеркой; сложив, получаем шесть, а шесть, деленное на три, дает два, то есть число моих цветов, ибо я с одной стороны железный Блаженный, с другой же – медный! И такие точнейшие соответствия – простая случайность? Да это курам на смех! Я – существо, выходящее за твой узенький горизонт, слесаришко несчастный! И если даже в утверждении, будто ты меня создал, есть хоть крупица правды (чему, впрочем, трудно поверить), все равно ты – лишь одно из звеньев Высшей Закономерности, я же – истинная ее цель. Ты – случайная капля дождя, а я – прекрасный цветок, двуцветным своим венцом славящий все живое; ты – гнилая доска забора, отбрасывающая резкую тень, я же – солнечный луч, что велит доске отграничивать тьму от света; ты – слепое орудие в Извечной Длани, давшей мне жизнь. Поэтому совершенно напрасно ты пытаешься унизить мое естество, объясняя мое пятиглазие, троеножие и двуцветность резонами технико-экономическо-снабженческими. В этих свойствах я вижу отражение высшей сущности Бытия как Симметрии, которую я еще не постиг до конца, но, несомненно, постигну, занявшись на досуге этой проблемой; а с тобой разговаривать больше не стану, чтобы времени зря не терять.

Трурль, разгневанный этой речью, затащил модель обратно в чулан и, хотя она истошно верещала о суверенности разума, независимости свободной индивидуальности и праве на личную неприкосновенность, выключил у нее усилитель разумности и украдкой, озираясь по сторонам – не увидел ли кто? – вернулся домой. Насилие, учиненное над Блаженным, наполнило его чувством стыда; усевшись опять за книги, он казался себе почти что преступником.

«Не иначе проклятье какое-то тяготеет над конструкторами Всеобщего Счастья, – подумал он, – если любая, даже предварительная, попытка кончается мерзким поступком и жестокими угрызениями совести! Черт меня дернул построить Блаженного с его Предустановленной Гармонией! Нужно выдумать что-то другое».

До сих пор он испытывал модели одну за другой, поочередно, и на каждую пробу уходила бездна времени и материала. Теперь же решил он поставить тысячу экспериментов одновременно в масштабе 1:1 000 000. Под электронным микроскопом поштучно скрепил он атомы так, что получились созданьица ненамного крупнее микробов, именуемые ангстремиками; четверть миллиона таких существ составляли культуру, которая затем волосяной пипеткой переносилась на предметное стекло. Каждый такой микроцивилизационный препарат невооруженному глазу представлялся серо-оливковым пятнышком, разглядеть же подробности можно было лишь при самом сильном увеличении.