Хвала и слава. Том 2

Только в Новой Вси Алек вдруг увидал длинный зеленый луг, ярко-изумрудный, с полоской голубой воды, убегающей к горизонту. По ярко освещенному лугу бродили пасущиеся рыжие лошади. Они казались почти красными в лучах восходящего солнца и на зеленом фоне. «Я написал бы их киноварью», — вдруг подумал Билинский. На краю луга, у самой насыпи, стоял огромный индейский петух, распуская хвост, волочил крылья по земле и выставлял напоказ раздутую, в коралловом ожерелье шею. Притопывал то одной, то другой ногой, а перед ним застыла изумленная и напуганная, слегка вскинув голову, точно ее поразил вид великолепного и чужого самца, маленькая, серая, простая домашняя курица. Алек рассмеялся, но, собственно, картина была скорее трогательной — и это солнце над лугом, и рыжие лошади, и голубой ручей, уходящий ниточкой в бесконечность, — все это совсем рядом со станцией электрички. Поезд тронулся, картина за окном смазалась и исчезла. Но зелено было всюду, и в канавах сплошным ковром желтели цветы калужницы. И вдруг что-то изменилось в нем самом: только здесь и совсем неожиданно он почувствовал себя в Польше. Очень его тронуло это открытие; и он повторял про себя: «Я дома, я дома, я дома…»

Никто никогда ему не втолковывал, что это и есть его дом. Никто не ждал его в этом доме. Тут не было ни родных, ни друзей. Не было даже где переночевать. Мать осталась там, в своем экзотическом mas, именьице, которое купила под Тулузой. Остальных прикончили, о смерти дяди он знал давно. Особнячок на Брацкой восстановлен, но занят каким-то учреждением. И все же только сейчас, увидав этот зеленый лужок с пасущимися на нем лошадьми, Билинский почувствовал, что жить сможет только здесь.

В Миланувеке он пошел по указанному адресу.

Дверь скромной деревянной виллы отворила ему девушка совсем молоденькая, лет пятнадцати, но уже сформировавшаяся и очень миловидная. Билинский представился ей.

— Ройская, — ответила она, подавая ему руку.

Алек стал соображать: которая же это Ройская?

Между тем девушка принялась объяснять, что бабуля сейчас на работе, но фабрика неподалеку, через несколько домов, и она сбегает к бабуле, и, может, кто-нибудь согласится ее подменить.

«Очевидно, это дочь Валерека нашлась», — решил Алек.

Девушка провела его в небольшую комнату, где стояли две железные кровати и неказистые стулья вокруг простого стола.

— Не удивляйтесь, что мы так живем, у нас все сгорело.

Алек сел.

— Я пошла, — сказала юная Ройская. — Может, и к тете Оле зайти, сказать, что вы приехали? Геленка ведь тоже погибла, — пояснила она.

— И ребята. Я знаю, — сказал Алек.

— Геленка и Анджей погибли во время восстания. Антек — в деревне, в лесу.

Алек не разбирался в этой номенклатуре, пришлось переводить себе, что означает это «в деревне, в лесу».

— Тетя Оля живет здесь с Анелькой, — добавила девушка.

— Хорошо, зайдите и к тете Оле.

Девушка умчалась. Алек оглядел комнату. На старом комоде за букетом маргариток стояла маленькая фотография в белой рамке. На ней был запечатлен подросток в рубахе и русской гимназической фуражке. Лицо почти совсем стерлось на выцветшей любительской фотографии, и Алек не мог разглядеть его черт. Если бы он обладал опытом своего дяди, то знал бы, что эта самая фотография украшала письменный стол пани Ройской на даче Шиллеров под Одессой.

«Это у них, как видно, не сгорело, — подумал Алек, ставя фотографию на место. — Но больше тут ничего не сохранилось от прежних времен».

В эту минуту раздались торопливые шаги и пани Ройская вошла в комнату. Ей уже стукнуло семьдесят, но она сохранила легкость движений, была по-прежнему стройна, только очень похудела и чуть сгорбилась. Взгляд ее прекрасных сияющих глаз был полон живости. Она обняла Алека.

Когда Ройская обнимала его, он заметил женщину, вошедшую следом за ней. Сперва она показалась ему совсем чужой. Холодные и окаменевшие черты ее были как-то неприятно заострены, а белые как снег волосы отливали металлическим блеском. Она походила на восковую фигуру. Алек с трудом догадался, что это Оля.

— Не угодно ли, — заговорила Ройская. — Малышка Зюня говорит мне: какой-то Билинский приехал. Какой еще Билинский? Да это же Алек, просто Алек! Садись, дитя мое.

Алек поклонился пани Голомбек. Потом сел. Взгляд Оли немного стеснял его: она смотрела на него не отрываясь. Он перевел взгляд на девушку. Та стояла за стулом бабки, смущенная, но улыбающаяся. Только сейчас Алек заметил, как она хороша. Черноволосая и смуглая, Зюня действительно походила на распускающийся цветок. Грудь у нее была невысокая, красиво очерченная.

— Вы работаете на фабрике? — спросил он Ройскую.

— В двух шагах отсюда. На шелкоткацкой. Наматываю нитки на шпульки. Дело немудреное. А эта еще учится в школе. — Она кивнула на Зюню. — Живем помаленьку.

Алек внимательно посмотрел на Ройскую. Ему почудилось, что какая-то тень промелькнула на ее лице.

— Как же вы управляетесь?

Но Ройская не ответила на вопрос, пропустила его мимо ушей.

— Хорошо, что вернулся. Поначалу тебе будет трудно. Очень трудно.

— Но ведь я дома…

— Это верно. Ты вернулся… а многие… Януш, мой Валерек…