Хут

— Не спалю, если кормить вовремя да правильно будешь. Теперь я у вас жить буду. Яеченьку будешь давать каждый вечер в субботу и отдельно — за каждый мешок и жбан с грошами. Заживёте так, что никому и не снилось. Если хочешь чего спросить — спрашивай. Я хоть и не всё, а многое знаю, чего вам, людям, неведомо. Я хут, а с хутом всегда советоваться можно — как да что. Ну, чего спросить хочешь — что тебя тревожит? Про дочку свою, Катьку, наверное?

— Про неё, — выдохнула Ганна. — Повадился к ней нездешний хлопец.

— Не хлопец это совсем, да пока это и неважно. Слушай меня внимательно — сегодня же отпусти свою Катьку к этому хлопцу.

— Да как же это — я её и на двор не пускаю почти!

— Ты сначала дослушай, а потом причитай! — вновь рассердился хут, и Ганне показалось, будто его лицо и руки стали ещё краснее. — Прежде чем она к нему пойдёт, заплети ей в волосы буркун и тою. Только и ту и другую траву обязательно. И пусть идёт к хлопцу. Всё будет хорошо.

— У меня–то и трав этих нет. Буркун ещё, может, и остался после Марии, а тои точно нет. Может, к Марии сбегать?

— Нет тои и у Марии. На, держи, — хут протянул Г анне два неизвестно как оказавшихся у него в руках пучка сушеной травы. — Когда будешь вплетать в волосы, скажи, только очень тихо: «Буркун и тоя, как брат с сестрою!» Да Катьке своей накажи, чтобы не сняла траву раньше времени. А лучше — незаметно ей вплети. Если всё сделаете правильно, Катька вернётся и сама тебе всё расскажет. Тогда и поймёшь, что это был за хлопец. А обо мне лишнего не болтай никому, слышишь?! — предупредил хут и на прощание заметил: — Проговоришься — всё спалю!

— Да я никому! — испуганно шарахнулась Ганна.

Как ни была поражена Блиниха неожиданной встречей с хутом, но всё же сразу занялась дочерью. Под предлогом того, что она хочет заплести ей косы, аккуратно вплела по две веточки буркуна и тои, да так ловко, что Катька ничего не заметила.

— Буркун и тоя, как брат с сестрою, — едва слышно прошептала Г анна.

— Что? — насторожилась дочь.

— Ничего — это я так, сама с собой разговариваю, — успокоила её мать.

Катька была немало удивлена тому, что мать не только не запрещала ей идти на

улицу, но даже настоятельно посоветовала это сделать:

— Сходи, подыши воздухом — и так уже исхудала совсем.

— Отпускаешь? — недоверчиво переспросила Катька.

— Иди уж, прогуляйся, — вздохнула Ганна.

Катька решила, что мать хочет её выследить, поэтому вначале сделала круг по Ректе и лишь затем пошла в сторону берёзовой рощи. Она всегда чувствовала, когда её хлопец появлялся в Ректе. Он как будто звал её.

Так было и на этот раз — Катька сразу же узнала ржание его жеребца. Хлопец выехал из–за деревьев, соскочил с коня и, привязав его к кустам, шагнул к Катьке:

— Здравствуй.

— Здравствуй, Иван! — обрадовалась Катька.

Она знала только его имя да то, что он откуда–то из–под Пропойска, где держит свою кузницу.

Хлопец обнял Катьку, но тут же его лицо исказила гримаса боли:

— Что это у тебя в волосах, под платком?!

— Где? — удивилась Катька.

— Да вот же, — хлопец достал у Катьки из кос пучки буркуна и тои. — Буркун и тоя, как брат с сестрою, — растерянно пробормотал Иван.

Черты его лица стали меняться прямо на глазах — неожиданно появилась чёрная козлиная бородка, нос раздался вширь, превратившись в мерзкое рыло, а из- под шапки выглянули маленькие рожки.

— О Господи, да ведь ты чёрт! — отшатнулась от Ивана Катька.

— Если бы не буркун с тоей, была бы ты моей! — зло рявкнул чёрт. — И сама бы пропала, и душу бы забрал. А теперь иди отсюда!

Чёрт отвязал своего жеребца и вскочил в седло:

— Прощай!

Жеребец дико заржал и понёс чёрта прочь. И конь и всадник через несколько мгновений словно растворились в воздухе, вокруг запахло серой, и Катька, лишившись чувств, упала прямо на снег.

Здоровье у дочери сразу же пошло на поправку, и к концу марта в облике уже ничто не напоминало о той болезненной худобе и странном истощении, которые так донимали девушку ещё в феврале. Дела у Василя Блина тем временем явно пошли в гору — стали водиться деньги, и он всерьёз призадумался о том, чтобы выкупить и себя самого, и всю семью с хатой и землёй на волю. Прослышав про это, Старжевский, не желая терять свою выгоду, как в случае с Микуличем из Малой Зимницы (мало ли чего может случиться), позвал Василя с женой к себе.

К себе в покои пан не пустил, но был приветлив и разрешил пройти Блинам в переднюю. Отвесив Старжевскому почти земные поклоны, Блин и Блиниха осторожно, словно чего–то опасаясь (что, по их мнению, было искренним выражением почтения и уважения к хозяину), присели на краешки указанных им стульев. Василь Блин, зная о крутом нраве Старжевского, приготовился к тому, что разговор будет непростым, но пан сразу же назвал вполне приемлемую цену за вольную для всего семейства Блинов и за всю их землю с имуществом. «Вполне по–божески, только бы не обманул!» — обрадовался Василь, потому что у него уже была запрашиваемая Старжевским сумма, но для вида вскочил со стула, вновь отвесил земной поклон:

— Премного благодарен. Грошей у меня пока таких нет.

Старжевский тут же нахмурился.