– В обществе, но не для общества. Поскольку жизнь в обществе дает нам некоторые преимущества, то вполне справедливо, чтобы и мы, в свою очередь, подчинялись тем требованиям, которое оно нам предъявляет. Но что касается сердечных дел, личного счастья, то, коль скоро оно никогда не возникает благодаря обществу, нам и незачем у него спрашивать, каким образом, по его мнению, мы должны быть счастливы. Раз уж мы не делаем обществу вреда, то и оно не должно высказывать нам своего недовольства. А если оно нами и недовольно, то, значит, само виновато. Людская молва – это все равно что тень, которая всегда следует за человеком, но, даже укорачиваясь или удлиняясь, все равно не может сделать его короче или длиннее.
– Сеньора, вы рассуждаете прямо как Сенека. У меня сразу камень с души свалился; и так всегда, как вас послушаешь.
Когда-то Эрминия сравнила появление Коласа с прилетом бабочки, запорхнувшей в тюремную камеру. Еще до свадьбы Эрминия лелеяла тайную мысль об освобождении, о побеге. После возвращения Коласа мысль эта переместилась в самые темные слои ее душевной атмосферы, приняв видимость уснувшего, угасшего на время желания. После того как Колас, этот мотылек, вдруг упорхнул снова, мысль о бегстве вновь проснулась в душе Эрминии, завладев ею с такой силой, что стала почти навязчивой идеей. Она тоже должна бежать – немедленно, во что бы то ни стало…
В левом уголке губ у Эрминии было ярко-красное пятно, которое временами становилось таким бледным, что, казалось, совсем пропадало. Она думала, что пятнышко это ее безобразит. Стоило только ему исчезнуть, как Эрминия, поминутно смотрясь в зеркало, боялась, как бы оно не появилось снова. Проходило время, и Эрминия наконец с облегчением вздыхала: оно окончательно исчезло. А несколько месяцев спустя пятно – точно такое же, как и раньше, – возникало на прежнем месте. Нечто подобное происходило у нее и с другим пятном – пятном одного воспоминания. Задолго до свадьбы, когда никто, кроме нее самой и прозорливой доньи Илюминады, и не подозревал о том, что Хуан-Тигр влюбился, вдова Гонгора сказала Эрминии: «То, что ты испытываешь к Хуану-Тигру, – это головокружение: тебя к нему влечет, потому что он над тобою властвует. Тебе не побороть этого влечения, хоть ты упорствуешь и внушаешь себе, что он тебе противен. Ты, как безумная, хочешь убежать от края этой бездны, которая тебя притягивает. Но ты все равно в нее упадешь, так суждено». Временами это воспоминание от нее отдалялось, и слова вдовы звучали для Эрминии приглушенно, как ночные шорохи. И тогда разверзавшаяся у ног бездна уже ее не ужасала, ведь эту бездну Эрминия вырыла сама, превратив ее в непреодолимый ров, который их с Хуаном-Тигром разделял.
Но вдруг неожиданно пророческие слова вдовы мгновенно заполнили собою все уголки ее души, зазвучав в ней тревожно, настойчиво, непрерывно, так гудит в голове перед обмороком. А та бездна, которая теперь разверзалась перед Эрминией, была бездной немой и бесконечно глубокой любви Хуана-Тигра, которая ее в самом деле властно порабощала. И, чтобы побороть это неодолимое влечение, Эрминия, упорствуя, пыталась вызвать у себя отвращение к Хуану-Тигру. Внушив себе, что муж ей противен, Эрминия словно повернулась к нему спиной. Недолгое пребывание Коласа, который в качестве его сына правда, всего лишь приемного сына) служил посредником в ее общении с Хуаном-Тигром, показало Эрминии, как это просто и почти неизбежно – упасть в эту бездну, чей зов, хотя и безмолвный, Эрминия слышала всегда. Бегство Коласа заставило Эрминию принять твердое, не подлежащее пересмотру решение: и она тоже, будь что будет, должна отсюда бежать. Она сама назначила себе предельно короткий срок – надо только дождаться возвращения Веспасиано, который обычно появлялся в Пиларесе накануне дня Иоанна Предтечи.
Веспасиано прибыл в город двадцать второго июня. На этот раз он был совершенно уверен, что теперь Эрминия наверняка «поспела»: так бродячий торговец говорил о женщинах, которые, потеряв голову, переставали сопротивляться и были уже на все готовы. Но каково же было его разочарование, когда во время их встречи Эрминия, не дав ему сказать ни слова, решительно объявила:
– Ты хочешь, чтобы я была твоей? Прекрасно. Да, твоей, только твоей. Понимаешь, что это значит? Твоей и больше ничьей. Тебе остается только взять меня. Я уйду с тобой и тогда стану твоей. А пока я все еще принадлежу мужу. Пока я еще не твоя, и поэтому ни ты не можешь меня ни о чем просить, ни я не могу тебе ничего дать.
– А я-то думал, что ты изменилась…
– Так ты хочешь, чтобы я изменилась еще больше?
Что ж, раньше приказывал мне ты, а теперь приказывать буду я.
– Да ты и так всегда мною командовала, золотко мое ненаглядное!