Хуан-Тигр

Он вернулся на базарную площадь и, сев за прилавок, занялся обычными делами. Хуан-Тигр попытался было избежать взгляда вдовы, но глаза их невольно встретились, и тогда он почувствовал, что нежный взгляд доньи Илюминады ласкал его, как мягкая рука, гладящая кошку по шерстке. Этот несказанно красноречивый взор словно посылал ему зашифрованную весть, которую можно было истолковать так: «Всем нам иногда приходится несладко. Мне-то несладко уже давно: столько лет я несу свой крест, а надеяться мне не на что – разве что на встречу с покойным. Там, на том свете. А вам все-таки повезло. Долго вы наслаждались полным штилем, но теперь труба опять подает вам сигнал тревоги: начинается шторм. Теперь смотрите в оба: как бы вам не потерпеть кораблекрушение». В самом ли деле донья Илюминада думала так или же сам Хуан-Тигр читал в ее взоре именно то, что ему хотелось? Сегодня базар казался ему бурным морем, с его приливами и отливами, с плеском и шумом пенящихся волн, среди которых сам он был островком, одновременно близким к другим людям и далеким от них; Хуан-Тигр словно умирал от жажды среди океана соленой воды. Ветер надувал брезентовые навесы, и ему чудилось, будто это трепещут корабельные паруса. Страдая от одиночества, Хуан-Тигр не переставал думать о Коласе, представляя, как тот стоит на палубе корабля, плывущего к другому материку, – туда, где идет война. «Колас, сыночек, ну куда же ты плывешь? Ты меня совсем бросил? Вчера я был сам не свой: нечистый меня попутал. Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр! И все это из-за женщины. Будь все они прокляты! От них все беды, все горести… Второй раз женщина разбивает мою жизнь. Донья Илюминада скажет мне, кто она, эта девчонка. Удавить ее мало! Уж я ей отомщу, чего бы мне это ни стоило! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!»

Погруженный в свои мысли, Хуан-Тигр был тем не менее полон внимания к клиентам, приходившим к нему за покупками или за советами, а таких в базарный день всегда немало. Правда, в лица этих людей Хуан-Тигр не вглядывался. А если бы вгляделся, то заметил бы, что не те, кто подходил к прилавку, а те, что проходили мимо, на секунду задерживались, искоса на него глядели (одни с ужасом, другие – с отвращением), а потом перешептывались. Время шло, и по базару стали быстро расползаться слухи о том, что произошло с Хуаном-Тигром накануне. Поговаривали, будто он тайком проник в каморку Кармоны и учинил там что-то настолько ужасное, что бедная женщина вскоре умерла. И будто, то ли входя в лачугу зеленщицы, то ли выходя из нее, он сильно зашиб мула, принадлежащего виноторговцу Сиприано Моготе. И будто он вышвырнул на улицу Каргу, прослужившую в его доме много лет, не заплатив ей ни гроша, и вдобавок еще размозжил ей голову. И что, наконец, ему опостылел собственный племянник, с которым он все время спорил, ругался и ссорился. Опостылел настолько, что Хуан-Тигр вышвырнул беднягу из дому, показав ему кукиш вместо денег, и потому несчастный молодой человек (гол как сокол!) был вынужден (хочешь не хочешь!) идти в армию.

Около полудня у прилавка Хуана-Тигра появилась Карга. Голова ее была обмотана толстым, как тюрбан Великого Паши, слоем бинта. На этот раз она не принесла еды для хозяина, но стала требовать, чтобы он уплатил ей жалованье и возместил ущерб, понесенный ею из-за контузии, которая на самом-то деле была крошечным синяком. Хуан-Тигр дал ей столько денег, сколько она просила, пообещав платить ей до тех пор, пока она не подыщет себе нового места, а под конец попросил у нее прощения. На это Карга пробурчала себе под нос что-то нечленораздельное: то ли «да», то ли «нет» – так никто и не понял.

А потом подоспел и виноторговец Моготе, красномордый толстяк, забияка и плут. Его кепчонка была сдвинута на одно ухо, а голубая ситцевая рубаха спускалась почти до лодыжек. В руках Моготе держал длинную палку из орешника, которую он постоянно вертел, как ручку от кофейной мельницы, между ладонями, предварительно поплевав на них, а потом потерев друг о друга. Такой жест обозначал угрозу, но Хуан-Тигр, не зная за собой никакой вины, не понимал, что ему брошен вызов. Но если блохи с шелудивого пса переходят на того, кто стоит рядом, то и Хуану-Тигру поневоле передалось возбуждение виноторговца только оттого, что Моготе стоял рядом и совершал свои манипуляции с палкой. Все тело Хуана вдруг стало зудеть и чесаться. Чтобы взять себя в руки, он расправил плечи, напружинился и нахмурил брови, тем самым бессознательно придав своей азиатской физиономии свирепое выражение. Увидев это, виноторговец решил, что было бы разумным временно приостановить вращение ореховой палки.

– Как дела, Моготе? – равнодушно спросил Хуан-Тигр.

– Да будет вам дурака-то валять, – отвечал виноторговец, подняв бровь и скривив губу.

– Давай выкладывай, что тебе надо.

– А почему это я должен выкладывать, а?

– Ну уж если ты не хочешь говорить, приятель…