Хрустальный поцелуй (СИ)

И вот замок на двери щелкнул. Женщины вышли, улыбаясь и весело смотря на нас. Мы с подозрением наблюдали за ними. Нас выстроили в ряды, и фрау Вернер назвала несколько фамилий, в числе которых была и моя. Я знала этих девочек, помнила, как все вместе мы ездили на соревнования, и мне показалось странным, что именно нас вызвали к воспитательнице. Мы тогда показали отличные результаты: кроме моего второго места в копилке нашего детдома оказалось еще третье место в моей категории и первое — в категории младших. Но даже помня все это, я не могла понять, почему же именно мы стояли перед лицами наших наставниц, дрожа от страха перед неизведанным.

— Собирайтесь, девочки, — уверенно сказала фрау Вернер. — Я повезу вас в специальный лагерь для одаренных детей. Там нужны такие, как вы, спортивные и развитые дети. Вы согласны?

Я знала, что это не вопрос. Знала, что, что бы мы ни ответили, наше мнение никого не волнует. Возможно, это даже был приказ от руководства или даже — это было легко представить — от самого фюрера — собрать всех развитых детей по стране и организовать специальный отряд.

Мы знали о надвигающейся войне. Каждый газетный заголовок кричал о том, что Германия должна взять реванш, отыграться за унизительное поражение в Первой Мировой. Мы, дети, не так ясно осознавали происходящее, но только слепой или глухой не понимал, как становится опасно жить.

И мы согласились. Испуганные, не знающие, что же нас ждет там, впереди, кивнули. И на нас тут же посыпался град поздравлений от наставницы. Она щебетала, что это большая честь, что мы прославимся на всю страну, что наши имена будет знать каждый гражданин Германии, а я понимала, что не могу ничего сказать в ответ, не могу даже улыбнуться от сковавшего меня страха. Я не знала, откуда он взялся, не знала, что с ним делать и как с этим справиться, но меня едва ли не трясло от осознания, куда нас могут отправить и куда нас могут завести наши спортивные успехи.

Но уже через пару дней — два дня передышки и сборов казались такими незначительными на фоне надвигающегося ужаса! — мы снова ехали в той машине, только на этот раз я не смотрела восторженными глазами на пейзажи за окном. Я хотела, чтобы ничего этого никогда не случалось, а потому притворилась спящей, закрыв глаза. Рядом шептались девочки — шептались радостно, возбужденно желая поскорее узнать, куда же их везут. А я завидовала их недалекости и была готова заплакать.

========== 3. ==========

В этом лагере я и встретила Ханса. Это произошло на третью неделю нашего там пребывания. В лагерь приехала какая-то комиссия, и он был среди проверяющих — ходил с умным видом между нашими кроватями, что-то записывал в толстый блокнот в темном кожаном переплете. Я следила за ним во все глаза, стоя в шеренге у входа. Я не понимала, почему он привлек мой взгляд, но не могла оторваться. В конце концов он заметил меня и улыбнулся. Щеки залило румянцем, скользнувшим даже на шею, и я поспешно отвела глаза, но уже через пару мгновений не смогла себя пересилить — и снова посмотрела на него. И наткнулась на его взгляд. Его заинтересованность выдавала только чуть приподнятая бровь — движение не особенно заметное, но я рассматривала его добрых десять минут, чтобы заметить эту перемену в его лице.

Тогда он был для меня просто немецким чиновником, который что-то проверял у нас здесь. Не знала, что судьба сведет нас еще раз. А если бы знала — не поверила бы.

Но спустя несколько дней я узнала, что герр Ханс теперь будет работать здесь, в нашем лагере. Я не знала, кем именно, слышала только, что он будет контролировать работу нашего начальника, но мне было удивительно это узнать — неужели наш лагерь действительно настолько важен для страны, что сюда отправили человека, который будет следить за действиями начальника лагеря и коменданта? Неужели от нас, вчерашних детей, действительно есть толк?

А потом он стал по одному вызывать нас на беседы. Спрашивал, нравится ли нам здесь, всем ли мы довольны. Но со мной он говорил дольше, чем с остальными, — интересовался семьей, детскими годами в приюте, моими увлечениями и любимыми книгами. Мне даже показалось, что с остальными он разговаривал, просто чтобы не выдать своего интереса ко мне. Но я быстро отмела эту мысль. Мне ведь было всего пятнадцать, я не могла понравиться мужчине — да еще и такому — вот так, сразу. Я боялась его интереса, боялась того, что он может сделать, если я вдруг скажу что-то не так или взгляну неправильно. На первом нашем личном разговоре меня трясло, как осиновый лист, и он даже предложил мне воды, чтобы я перестала бояться. Воду я выпила, бояться — не перестала.

От него веяло опасностью и властью. В каждом его движении я видела, что лишь одного его слово — и меня никто никогда не найдет, и все забудут, что я вообще существовала в этом мире.

Но он ничего не делал, и я боялась еще больше.