Хрущев

Москаленко, Жуков и другие офицеры вывели Берию в соседнюю комнату. С него сняли ремень и срезали пуговицы на брюках, чтобы затруднить движения. Ближайшие помощники Берии также были арестованы, верная ему охрана нейтрализована. Все происходило в обстановке строгой секретности. Берия несколько раз просил отвести его в туалет, видимо, надеясь в разговоре наедине перетянуть кого-либо из офицеров на свою сторону — но никто не пришел ему на помощь. Прошло несколько часов (высокопоставленные стражи Берии не имели возможности пообедать, и Суханов готовил им бутерброды). Наконец, под покровом относительной темноты, Москаленко вывел Берию из здания, затолкал в машину, присланную из штаба Военно-воздушных сил, прикрыл ковром и отвез его на хорошо охраняемую гауптвахту, откуда Берию на следующий день переправили в подземный бункер Москаленко в проезде Комиссариата, неподалеку от набережной Москвы-реки. Поздно вечером 26 июня усталый Хрущев вернулся к себе на дачу. «Сегодня арестовали Берию, — сказал он жене и сыну. — Оказалось, что он враг народа и иностранный шпион» ⁷⁴.

Так завершился один из блистательнейших триумфов Хрущева. Он вел опасную игру, и заговор легко мог быть раскрыт, если бы не самоуверенность Берии. По всей видимости, он недооценивал своих коллег, не считая их способными на решительные действия. Однако есть и другая, куда более сложная гипотеза, заслуживающая рассмотрения, — возможно, Хрущев вел не двойную, а тройную игру. Возможно, он обманул Берию, убедив его, что заговор направлен против Маленкова.

По словам сына Маленкова Андрея и его помощника Суханова, Маленков опасался именно такого развития событий: вот почему он решил «продублировать» Москаленко Жуковым. Позже Маленков рассказывал, что почти все время заседания Берия оставался удивительно спокоен и уверен в себе; когда Хрущев вышел в соседнюю комнату, где находились офицеры, на губах Берии заиграла удовлетворенная усмешка. Та же усмешка будто бы появилась, когда в зал ворвались с пистолетами наготове Москаленко и его люди. И лишь когда Берия увидел Жукова и услышал его крик: «Руки вверх!» — самообладание его покинуло: он был так поражен таким оборотом событий, что, «несмотря на свою быструю реакцию, сообразительность и решимость, не закричал, не бросился на Жукова, вообще ничего не предпринял» ⁷⁵.

Разумеется, этот рассказ не стоит безоговорочно принимать на веру. Однако он отчасти объясняет самоуверенность и спокойствие Берии. Возможно, тайные службы получили информацию о заговоре — установили, например, что члены Президиума чаще обычного бывают у Хрущева на даче. Правда, самые секретные разговоры велись на берегу реки, где их никто не мог подслушать, — но иные беседы велись и в квартирах, и в рабочих кабинетах. Вполне возможно, что агенты Берии проявили некомпетентность и не расшифровали вовремя записи «жучков» или что Иван Серов, ставленник Хрущева в окружении Берии, принял меры, чтобы эти записи не попали к шефу ⁷⁶. Но также возможно и другое: Берия не обращал внимания на признаки готовящегося заговора, поскольку был уверен, что этот заговор направлен не против него.

Если так, Берия должен был ожидать, что заседание 26 июня окончится арестом Маленкова. «Что это ты, Никита?! — вскричал он, схватив Хрущева за руку, когда понял, что ловушка подготовлена для него» ⁷⁷. Такой двойной заговор кажется слишком сложным замыслом для простоватого Никиты Сергеевича — однако мы уже имели немало случаев заметить, что его «простота» давно стала лишь удобной маской.

Победители 26 июня, действуя в классической сталинской манере, объявили Берию «врагом народа» и арестовали его жену и сына, а также ближайших помощников из МВД. Допросы Берии и его приспешников, начавшиеся в начале июля, вели Москаленко и Роман Руденко, бывший прокурор Украины, ставший теперь генеральным прокурором СССР. Опасаясь, что Берия попытается возложить вину на них, его бывшие коллеги слушали секретное заседание суда, состоявшееся в декабре 1953 года, по радио. Однако Берия понимал, что его единственная надежда — не злить бывших товарищей, а вымолить у них помилование; хотя ему не давали бумаги и перьев, он находил возможность забрасывать бывших коллег записками, в которых умолял о прощении. С особой теплотой он обращался к «дорогому Георгию». Maленков «очень волновался, когда читал эти записки, — вспоминал Хрущев, — он боялся, что дело, направленное против Берии, обернется против него. Но мы ему сказали, что сейчасобсуждается не этот вопрос» (выделено мной. — У. Т.) ⁷⁸.