Хрущев

В свободное время Хрущев гулял по парку вместе с детьми или катался с ними на лыжах. На одной фотографии мы видим семью перед домом в ясный зимний день: Никита Сергеевич и Нина Петровна обнимают внучку Юлию. На другом снимке — пикник в Межгорье: Хрущев и Рада лежат на траве (причем он — в пиджаке, а рядом лежит светлая фетровая шляпа). А вот Хрущев держит за руку восьмилетнюю Лену: вместе с группой офицеров они осматривают выставку военных трофеев в московском Парке культуры. По выходным на вилле Хрущева собирались коллеги — секретари ЦК, помощники главы правительства, военные. Купались в Днепре (возле виллы запруда образовывала неглубокое озеро), катались на моторках или на надувной спасательной шлюпке, попавшей на Украину во время войны с американского бомбардировщика, которому Сталин разрешил сесть в Полтаве. Зная увлечение Хрущева техникой, военные прислали ему шлюпку вместе с подробными инструкциями. Согласно инструкциям, крохотная на вид лодка должна была выдержать шестерых: двоих рослых коллег Хрущев посадил на нос и на корму, их жен (с букетами сирени в руках и нервными улыбками на лицах) — на банку, а сам, в форме генерал-лейтенанта и с сияющей улыбкой, сел за весла.

Осенью вся компания часто посещала ближайшие колхозы — «повосхищаться урожаем», объяснял Хрущев. Позже, на роскошных дачных ужинах, он так живо и красочно повествовал о своих впечатлениях, что дети то и дело заливались смехом. Но больше всего Хрущев любил охоту. Иногда он со своими гостями прочесывал лес, надеясь выгнать из укрытия и подстрелить зайца или лису. Когда охотники утомлялись, роль загонщиков переходила к детям и охране. В другие дни Хрущев в одиночку отправлялся поохотиться в заказник на полпути от Киева к Полтаве, изначально предназначенный для ударников труда. Он вставал на рассвете, надевал охотничью куртку с большими карманами, брюки для верховой езды и шапку и садился в моторку вместе с егерем, которому предстояло заряжать и перезаряжать две винтовки. Поначалу, пока лесная живность еще не опасалась охотников, Хрущеву удавалось подстрелить полсотни уток за каких-нибудь полтора часа. Некоторые из них отправлялись на домашнюю кухню, а остальные — в кафе киевского Дома правительства, где обедающим говорили: «Сегодня вас угощает Никита Сергеевич». Хрущев «любил пошутить» с егерями, а ругался «крепко», как настоящий охотник ³⁰.

Год, когда закончилась война, был для Хрущева особенно спокойным. Однако даже тогда, если верить некоторым членам семьи, в доме Хрущевых «особого тепла не чувствовалось». Племянница Нины Петровны, Нина Кухарчук, так боялась старших Хрущевых, что не осмеливалась их ни о чем просить. Внучка Юлия подтверждает, что между старшим и младшим поколениями существовала холодность. Жизнерадостный и дружелюбный на людях, дома Хрущев часто бывал не в духе. К тому же он не любил и не умел ни выражать собственные чувства, ни проявлять сочувствие. Когда Вася, племянник Нины Петровны, погиб на войне за несколько дней до победы, Хрущев попытался «утешить» его отца — долго молчал, не зная, что сказать, и наконец брякнул: «Хочешь, подарю тебе ружье?»

Юлия вспоминает, как Нина Петровна наряжала елку на Новый год, собирала в доме гостей, водила детей в театр и в кино, читала им вслух. Однако и она по большей части была строга и сурова. Она настаивала на том, чтобы, помимо занятий в школе, дети учили английский дома, с репетитором. Даже удовольствия в этом доме были строго регламентированы: дети не просто купались в Днепре, а брали уроки плавания, катания на лыжах и на коньках. О смерти Леонида и аресте Любы в доме не упоминалось. Люба была по-прежнему в тюрьме; где ее сын Толя и что с ним — никто не знал (или делали вид, что не знали). Сын Леонида Юрий и его мать во время войны эвакуировались в Барнаул и после возвращения в Москву в 1943 году не поддерживали связь с Хрущевыми. «Кто были они и кто — мы?» — замечает Юрий. Только летом 1947-го Хрущев восстановил связь с Розой и ее сыном. Много позже, в 1963 году, Хрущев указывал на Юрия и его мать-еврейку, желая опровергнуть обвинение в антисемитизме, выдвинутое американским издателем Норманом Казинсом: «Я — дед еврейского мальчика. Мой сын был женат на еврейке. У них родился ребенок. Потом сына убили на войне. А мать и ребенок вошли в нашу семью. Я вырастил внука, как собственного сына. И после этого вы говорите, что я антисемит?» ³¹