Хрущев

Больше всего льстивых восхвалений пришлось на долю Хрущева в апреле 1944 года, по случаю его пятидесятилетия: на первых страницах всех газет — огромная фотография Хрущева в военной форме и с орденами на груди, еще одна — Хрущев со своим усатым хозяином, а в дополнение к этому — воспоминания ведущих украинских писателей и артистов. «Позволю это сказать, — запевает Максим Рыльский, — люблю личной любовью… так, как я говорю о нем в кругу друзей». Далее «наш дорогой Никита Сергеевич» оказывался «великим ленинцем», «славным сталинцем», человеком «несравненной воли, ясного ума и доброго, искреннего сердца». Особое мастерство проявил Рыльский в восхвалении тех добродетелей, которых у Хрущева не было, но которые он хотел бы приобрести. Догадываясь, что порывистый Хрущев втайне завидует сдержанности и самообладанию Сталина, Рыльский писал: этот человек никогда не торопится с ответом. «Торопливость вообще глубоко чужда ему. Он не только сам размышляет, но и заставляет размышлять своего собеседника. И часто собеседник, еще до того, как заговорит Никита Сергеевич, начинает вдруг понимать, что дело, о котором он завел речь, может быть освещено совсем по-иному» ²⁶.

Поздравления сыпались со всех сторон — от рядовых коммунистов до маршала Баграмяна и заместителя Хрущева по партийной линии Коротченко ²⁷. Сам именинник заявлял, что ненавидит лесть. «К юбилеям и прочим торжествам, — рассказывает его дочь Рада, — он относился очень спокойно. Мы никогда их не отмечали». По словам племянницы Нины Петровны Нины Кухарчук, «он не любил подхалимов. Не любил тратить на них время». Костенко настаивает, что «он не терпел пышных речей. Всегда держался очень просто, всегда был самим собой. Когда какой-нибудь неумный человек, вроде Шелеста [Петр Шелест стал главой КПУ после Хрущева], въезжал в город, то требовал, чтобы его встречали хлебом-солью девушки в национальных костюмах. Это просто смешно. Хрущев, прилетев куда-нибудь, сразу брался за дело. Вот почему я не согласен с тем, что якобы существовал какой-то культ Хрущева. Конечно, отдельные подхалимы всегда найдутся, но Хрущев их не поощрял» ²⁸.

Хрущеву, заметим, и не приходилось их поощрять — он просто принимал лесть как должное и, жалуясь на льстецов, не делал ничего, чтобы их остановить. Все разговоры о том, как он не любит чествований и похвал, по-видимому, служили для него лишь средством маскировки, призванным скрыть жажду почестей — не столько от окружающих, сколько от самого себя.

Особняк Хрущева во время войны сгорел дотла, но ему предоставили новую, еще более роскошную резиденцию. До революции этот дом принадлежал богатому фабриканту; располагался он на улице Осиевской (впоследствии улица Герцена), на безопасном расстоянии от центра города. Особняк представлял собой массивное одноэтажное здание с несколькими крыльями и верандами, с богатой резьбой по каменным стенам. Хрущев переехал туда в начале 1944 года: в апреле, на день его рождения, к нему приезжали родные, но окончательно семья переселилась в Киев только в сентябре. Никита Сергеевич и Нина Петровна жили в одном крыле, мать Никиты Сергеевича — в другом, а остальные члены семьи — в центральном корпусе ²⁹.

Просторные земли, окружающие дом, Хрущев превратил в нечто среднее между садом, экспериментальной фермой и зверинцем. Одна их часть представляла собой классический парк с прудами, аллеями, мостиками и статуями. Узкая тропинка вела к живописному озеру: путь к нему охранял мраморный лев. Вместе с детьми по парку бегали козел, две собаки (немецкие овчарки, подаренные Хрущеву в качестве «трофеев» советскими генералами) и ручная лиса, которая ходила за Хрущевым, как собачонка, но досаждала матери Нины Петровны Екатерине Григорьевне — таскала ее кур. В другой части сада Хрущев посадил персиковые деревья, желая посмотреть, приживутся ли они в украинском климате.