Хронофлибустьеры

Я изумленно уставился на свой обнаженный торс. Привычного шрама от штыка на груди не оказалось, – чистая и гладкая кожа на том самом месте. Потянулся в щеке, где жизнь оставила другую отметину, – под Дербентом, лезгинской шашкой.

Там тоже не нащупал шрама, лишь двухдневную щетину, хотя брился несколько часов назад (по своему счету несколько часов, а когда на самом деле состоялось или состоится то бритье, поди знай).

Все-таки день сурка… Вернее, век. Вернее, плевать, сколько в точности длится цикл, гораздо важнее другое: что мне делать? Пошлепать босиком и голышом на хутор Солигхунд? Дорогу туда не позабыл, но стоит ли в точности повторять пройденное? Может, лучше с самого начала двинуться иным путем?

Поразмыслить над этими вопросами мне не удалось. Потому что над поляной прозвучал негромкий мелодичный смех – тот самый, каким проводил меня капитан Форрет.

Только Форетта рядом не было, и вообще никого не было, словно само это место потешалось над незадачливым Сергеем Чернецовым. Над графом, над генерал-аншефом, над Андреевским кавалером, над владельцем поместий и крепостных душ, – в одночасье все потерявшим, превратившимся в глупого сурка, бегающего по кругу.

* * *

Она все это время наблюдала за мной. А я ее не видел. И лишь когда смех прозвучал еще раз, уставился в ту сторону, откуда он доносился, внимательно приглядываясь.

Есть такие картинки, не помню их название, – при беглом взгляде никогда не разглядишь, что там нарисовано. Надо поднести к глазам, внимательно всмотреться, расфокусировав зрение, – и из совокупности мелких разноцветных деталек внезапно складывается рисунок.

Нечто похожее произошло и сейчас. Только что видел лишь густой куст орешника, склонившийся над ручьем, и вдруг понял: сплетение ветвей, листьев, теней и солнечных зайчиков складывается в женский силуэт.

Там стояла не Агнета, конечно же… Совсем юная девушка – незнакомая и в то же время неуловимо кого-то напоминавшая.

Кожа белая, сияющая, ни следа загара. Длинные каштановые волосы наполовину прикрывают грудь. Или наполовину открывают… На голове венок из дубовых листьев.

Тот факт, что девушка полностью обнажена – если не считать венок за одежду – дошел с секундным запозданием. Очень уж естественный был у нее вид. Словно именно так и полагается гулять по летнему лесу. Впрочем, не мне было ее судить, сам стоял, как Адам до грехопадения.

Она шагнула вперед, произнесла пару слов, незнакомых и певучих. Я наконец сообразил, с кем довелось повстречаться (исключительно благодаря знакомству с Нейей сообразил), и ответил на русском. Дриада, раз уж пошла на контакт, способна общаться на любом языке.

Хотя более чем удивительно, что она сама заговорила со мной, что вообще показалась на глаза, – дриады славятся своей нелюдимостью, и для того есть веские причины.

* * *

Чуть позже я не удержался, спросил:

– Почему ты решила заговорить со мной?

За время, проведенное на хуторе Солигхунд, мне доводилось водить знакомство и с лесорубами, и с охотниками, но они ничего конкретного о здешних дриадах не знали, а если иногда в легендах и преданиях упоминались «лесные девы», то рассказчики не отличали их от русалок…

– Ты одинок, – ответила Балайна, – ты чужой в этом мире. И ты не срубил ни одного живого дерева.

Я не стал говорить, что моей заслуги в том не было. Хуже того, поначалу даже подбивал Агнету слегка побраконьерствовать, свалить втихую без разрешения пару сосен – никто, дескать, и не заметит в таком большом лесу, сколько же можно возиться с хворостом и сухостоем… Затем перестал подбивать, узнав, что лес большой, но охраняется тщательно, следят за сохранностью королевской древесины не только лесники, но и сами крестьяне. За каждый обнаруженный свежий пень, не имевший метки королевского форстмана, штраф налагался на ближайшую деревню или хутор, и не маленький.

Помолчав, Балайна добавила:

– А еще в тебе… не знаю, мне трудно понять… в тебе есть что-то от моего народа, совсем чуть-чуть, капельку…

Ого… Неужели почувствовала, что я десять лет провел в браке с наядой?

…Мы шагали по берегу ручейка, густо заросшему кустарником. Ходить по лесу в компании дриады одно удовольствие: колючие ветви сами расступались, открывая нам путь, – и тотчас же смыкались за спиной.

Балайна объяснила, что окружен такими преградами ручей не зря (в отличие от других здешних ручьев с относительно доступными берегами). Вода в нем особая, особенно у истока, до того, как с ней смешиваются воды других, обычных ключей и родников. Дескать, если бы я вволю напился воды без примесей, – мог бы продрыхнуть несколько веков и проснуться с чистой, как у младенца, памятью. Таких родников в мире лишь семь, причем воды четырех из них на поверхность не пробиваются, впадают в подземную реку Лету.

Даже хлебнув сильно разведенного суперснотворного, я умудрился проспать двое суток. И спал бы еще, если бы она, Балайна, меня не разбудила.

* * *

Я верил ей (ну с чего бы дриаде лгать впервые встреченному человеку?) – и одновременно не верил.

Сорок с лишним лет моей жизни – всего лишь сон?