Хроника одного задания

— Шурина моего раскулачили. Он спину от зари до заката не разгибал. И была-то у него лошадь, да две коровёнки. Богач! — зло усмехнулся Кульнев, — вы такого богача за Урал сослали. А знаете ли вы, что он на свои богатства детей кормил, чьи родители богу душу отдали. Стыда у вас нет. За что вас после этого уважать? Пришли в хату «кулак мол» и всё голытьба забрала, а ребятишек в приют.

— А может не так всё было? — неожиданно вмешался в допрос Руденко и прямо посмотрел Афанасию Петровичу в глаза, — тебя послушаешь, так мы ироды проклятые. То, что в районе перегибы были не отрицаю. Не везде поступали по совести и правде. Только твой случай другой! Шурина твоего судили! И не за две коровы, а за то, что он против советской власти воевал. Сначала с оружием. Простили! Не успокоился. Принялся за старое, то сено колхозное подожжёт, то инвентарь попортит, то головы людям дурит, небылицы рассказывает про лютость советской власти. А сам при этом детишек батрачить на себя заставляет. Это они за тарелку супа спину не разгибали с утра до вечера. Прикажешь за это по голове его погладить? Так что ли? Советская власть, несмотря на старания таких как ты, шурина твоего и вам подобных сумела людей накормить, школы, сады, больницы построить, дорогу молодым дать. А что ты лично хочешь? Молчишь? Две, три, четыре коровы, стадо и всё одному! И молоко сдавать, и деньги в кубышку складывать, сундуки набивать.

— Да, хотел развернуться, — огрызнулся Кульнев, — верно сказал, хотел и хочу стадо иметь. Не вижу ничего дурного в том.

— А разве колхоз не давал тебе такую возможность? Председателем тебя хотели избрать. Ты сам отказался. Сделал бы свой родной колхоз богатым, преуспевающим. Что здесь не так? Что тебе не по нраву? Опять молчишь! А я скажу тебе. Не хочешь ты для людей стараться, всё по старинке желаешь «себе», только в свой дом, в свой амбар.

— А чего это я голытьбу должен поднимать? Кто они мне? — рассвирепел вдруг Афанасий Петрович.

— Это граждане нашей страны. Все должны жить достойно. А не только единицы! И помогать надо другим, если у них не получается.

— Я лентяям не помощник.

— Народ лентяем быть не может!

……..

Тишков в разговор не вмешивался. Когда же Берестов задал все интересующие его вопросы и Кульнева увели, майор с негодованием высказал Руденко.

— Ну, Пётр Аверьянович, ну кого ты хочешь перевоспитать? До кого хочешь достучаться? До них что ли? Не допрос, а беседа «по душам». Только ты перед ними свою душу изливаешь, а они сидят и о прибытках утерянных сожалеют. Давай, комиссар, договоримся, последний допрос проведём без спасительных бесед. Вошь, которую ловит Алексей Николаевич, давить надо и дело с концом. Я так считаю.

— То всё-таки не вошь, а человек. Понимаешь, Степан Иванович.

— Всё, Пётр Аверьянович! У меня с такими людьми разговор короткий. Не дети! Больше полувека прожили. Свой ум нажили и им пользуются. А если ум по кривой дорожке повёл, то туда им и дорога. Пусть отвечают за всё. И кончим на этом.

Оба командира закурили. Каждый стал думать о своём. Дым окутывал головы сидящих, словно мири́л собеседников. Хотя их отношения нисколько не испортились и не могли испортиться, но сами допросы выявили различия в их характерах. Прямолинейный Тишков был не похож на секретаря райкома Руденко, для которого важным было докопаться до дна человека, понять его, что-то обобщить, сделать свои выводы. Иначе он не мог. Различие между майором и комиссаром дополняло существующий тандем, делало его более глубоким, разносторонним, а главное помогало нести ответственность за сотни человеческих жизней, которые верили своим командирам и уважали их.

Третий допрос уже прошёл «спокойно», как надо. Завербованный Артюховым колхозник Семён Павлович Ткаченко поведал о нескольких пособниках начальника райпотребсоюза, которые принимали активное участие в порче продовольствия, отправляемого в воинскую часть, а также за пределы района. Именно сведения, полученные от Ткаченко, помогли значительно пролить свет на масштабы деятельности Артюхова, много лет занимавшегося вредительством, начиная от порчи инвентаря, заканчивая идеологическим разложением неокрепших молодых умов.

Теперь предстоял трудный разговор с самим «Хозяином». Берестов не питал особых иллюзий по поводу Артюхова. Тот ничего говорить не станет, а потому единственно правильным видел своё решение отправить его в Москву, пусть там с ним поработают.

Тишков приказал привести бывшего завхоза. Но дело это оказалось не таким простым. Когда Артюхова вывели из «тюрьмы», то партизаны обступили его и конвой тесной толпой. И стали требовать немедленно расправы над ним. Стоило больших усилий успокоить людей.

— Гад, удавить тебя мало! — лез прямо на Артюхова свирепого вида партизан.

— Отойди, Мишаня, — обратился другой к здоровенному деревенскому трактористу, сопровождавшему Юрия Валентиновича, — дай в глаза этой падле посмотрю»!

— Не положено! Не напирай! Сам бы, братушки, прибил бы, но нельзя. Командир приказал доставить живым! — при этом Мишаня аккуратно отталкивал наседавшую толпу, прикрывая собой предателя.