Хроника одного скандала

Случай определяет в жизни все, не правда ли? Я почти не пошла к Бэнгсу в гости, а когда все же пришла, то почти распрощалась, прежде чем произнести пагубные слова. Мне кажется, что по большей части порок — как, собственно, и добродетель — это дело случая. Очень может быть, что если бы сигареты закончились чуть раньше или Бэнгс был хоть чуточку не таким жалким, интрижка Шебы так и осталась бы тайной. Зло всегда себя явит, утверждала моя мать. Думаю, она ошибалась. Зло сидело бы себе тихонько, не высовывая наружу носа, если бы наружу его не выгоняли обстоятельства.

Покинув квартиру Бэнгса, я долго стояла на улице, собираясь с мыслями и силами. Единственное, чего мне хотелось, — это вернуться домой и, забравшись под одеяло с головой, вычеркнуть из памяти то, что я только что, сделала. Но я вовремя вспомнила о Порции. Бедная Порция! Я добежала до машины и на преступной скорости помчалась к клинике.

— Боюсь, ничего утешительного, — такими словами встретил меня ветеринар. — Сеансы не оказали того эффекта, на который мы рассчитывали. — И он посмотрел на меня с тем настырным безразличием, какое лучше всего удается медикам, сообщающим дурные новости. — Совсем плоха наша девочка.

— Но вы ведь говорили, что она еще меня переживет… — пробормотала я, во власти детской надежды, что смогу пристыдить врача и он вернется к прежним, жизнеутверждающим прогнозам.

— Видите ли, течение такой болезни сложно предсказывать.

— А прооперировать нельзя? Сколько ей осталось? (С какой легкостью мы перенимаем терминологию больничных сериалов!)

Ветеринар скривился.

— Операция бессмысленна. Рентген показывает довольно большую опухоль. Человеку вырезали бы часть кишечника и вывели трубку наружу, но с кошкой это исключено.

— Кошка вырвет трубку, — тупо сообщила я.

— Именно, — подтвердил ветеринар. Он как-то странно держался — словно забыл естественную человеческую позу. Видимо, боялся, что я устрою сцену. — Следовательно, возникает вопрос… что будем делать?

— Не знаю. Она очень страдает?

— Увы…

Мы посмотрели на Порцию. Ее грудь вздымалась и опадала, как у Спящей красавицы в музее мадам Тюссо.

— А вы можете ей что-то дать… Хоть что-нибудь, чтобы уменьшить боль?

— Могу… Послушайте, я дам вам лекарство, однако буду с вами предельно откровенен. Обезболивающие — не выход. Она перестанет страдать, только если довести ее до комы.

— Понятно. — Надо же, я действительно была на грани слез. — Значит… вы предлагаете ее усыпить? Сейчас?

— Н-ну…

В приоткрывшуюся дверь заглянула ассистентка. Порция чуть шевельнулась.

— Еще минутку! — сказал ветеринар, и медсестра исчезла, с сочувствием глянув на меня. Должно быть, она тоже знала…

— Все понятно, — сказала я, помолчав. — Держать ее здесь и заставлять страдать было бы нечестно. А можно забрать ее на ночь домой? Попрощаться? Вы дадите ей обезболивающее, а я обещаю привезти ее завтра. Можно?

Доктор закивал: на его счастье, старая кошелка обошлась без истерик.

— Конечно, — сказал он. — Я дам ей морфия, и ей станет полегче.

Он ткнул кнопку на столе, вызывая сестру.

Пока Порцию готовили к уколу, я вспоминала рассказ Шебы о том, как ее дети реагировали на прививки. Они ни о чем не подозревали до самого последнего момента, а в тот миг, когда иголка вонзалась в тело, в их взглядах вспыхивал изумленный укор. «Такое взрослое выражение, — рассказывала Шеба. — Они будто говорили: “Et tu, мамочка?”». Порция меня ни в чем не обвиняла. Она едва дернулась под иголкой, а когда я ее подняла, мяукнула хрипло — и без капризов позволила уложить себя в корзинку.

На обратном пути я купила в эконом-магазине несколько сосисок и двухсотграммовый пакетик сливок, а дома соорудила на кухне ложе из подушек и пледов, чтобы Порции было уютно и она могла смотреть, как я готовлю. Я нарезала сосиски крохотными кусочками и поджарила в сливочном масле — Порция обожала это лакомство. Но изощрялась я скорее для собственного успокоения. Порция была слишком больна для изысканного последнего ужина. Я поставила перед ней блюдце, но она не шелохнулась, вяло глядя на угощение. Я чуть-чуть подождала, потом наклонилась и взяла Порцию на руки. Она не сопротивлялась, издав лишь недовольный тихий всхлип. Я отнесла ее в спальню и попробовала поудобнее устроить на коленях. Порции не понравилось, и тогда я позволила ей расположиться на покрывале, а сама легла рядом, легонько почесывая шейку. Веки Порции опустились, но не прикрылись до конца (обычное, немного пугающее выражение довольства), и она наконец блаженно заурчала.