В этом кроется главная из причин, побудивших меня, невзирая на риск дальнейшей клеветы, поведать свою версию падения Шебы. Я самонадеянно сочла себя наиболее подходящим человеком для рассказа этой небольшой истории. Более того, отважусь назвать себя
Должна без обиняков признать, что с моральной точки зрения Шеба свое поведение оценивает не вполне справедливо. Даже сейчас она склонна романтизировать связь с этим мальчиком и преуменьшать безответственность — ошибочность — своих действий. Если она о чем и сожалеет, то лишь о том, что история открылась. И все же, как бы ни была Шеба растеряна и сбита с толку, на ее правдивость можно положиться. Даже оспаривая ее интерпретацию некоторых событий, я не вижу причин подвергать сомнению фактическую точность ее рассказов. Скажу больше, я абсолютно уверена — где, когда и как происходили события, связанные с Конноли, Шеба описывала с предельной строгостью.
Скоро шесть, так что времени у меня немного. Через полчаса, от силы час, сюда спустится Шеба. Услышав ее шаги на лестнице, я успею спрятать свои записи. (Шеба пока ничего не знает о моей задумке. Из страха разбередить ее рану я решила сохранить свою затею в тайне, пока не продвинусь чуть дальше.) Пройдет минута-другая, и Шеба, в ночной сорочке и носках, возникнет на пороге гостиной.
Поначалу она всегда очень тиха. Она часто плачет там, наверху. Моя задача — ободрить ее и расшевелить, а потому я стараюсь сохранять присутствие духа. Я расскажу ей какой-нибудь смешной эпизод, случившийся сегодня в супермаркете, или отпущу шпильку в адрес вечно тявкающего соседского пса. Потом начну готовить ужин. Я давно заметила, что на Шебу лучше не давить. Особенно сейчас, когда нервы у нее натянуты до предела и она не приемлет ни малейшего «прессинга». Поэтому я не позову ее с собой, а пойду на кухню сама и примусь за дело, усердно звякая посудой. Шеба какое-то время побродит по гостиной, что-то бормоча себе под нос и переставляя с места на место безделушки, но минут через десять неминуемо сдастся и юркнет на кухню вслед за мной.
Я не готовлю никаких деликатесов. Из Шебы сейчас едок невеликий, а я никогда не была любительницей изысков. В основном мы довольствуемся детскими блюдами. Тосты с жареной фасолью, гренки с сыром, рыбные палочки. Пристроившись у плиты, Шеба обычно наблюдает за моими приготовлениями, пока не встрепенется и не попросит вина. Я пыталась убедить ее повременить со спиртным до ужина, но, не раз столкнувшись с капризами, уступила и теперь просто молча достаю из холодильника пакет и наливаю полбокала. Битва битве рознь — иную стоит и проиграть. Шеба несколько привередлива в отношении вин и беспрестанно пеняет мне на качество выпивки, требуя покупать лучшие марки. Ну хотя бы что-то бутылочное, просит она. Я продолжаю покупать пакеты. У нас сейчас туго с деньгами, да и Шеба, несмотря на свои придирки, без особых проблем расправляется с дешевым вином.
Получив свой бокал, Шеба слегка оживляется и начинает вникать в мои слова. Бывает, даже предлагает помощь, и тогда я прошу ее открыть банку с консервами или натереть сыр. Ну и наконец, она заводит разговор о Конноли — безо всяких вступлений, словно мы и не прекращали о нем беседовать.
Похоже, эта тема ей никогда не наскучивает. Не поверите, сколь немыслимое количество раз она готова возвращаться к одному и тому же пустяковому событию, скрупулезно описывая детали, подвергая анализу каждую мелочь. Она напоминает мне одного из тех иудеев, что посвящают жизнь разбору Талмуда, абзац за абзацем. Наблюдать за ней — одно удовольствие. Она сейчас очень слаба, и вместе с тем, стоит ей заговорить, глаза ее загораются, она так и светится вся! Временами, правда, расстраивается, и тогда не обходится без слез. Но разговоры ей вряд ли вредят. Скорее, мне кажется, идут на пользу. Кроме меня Шебе больше не с кем делиться, и, по ее собственным словам, ей становится легче, когда она рассказывает, как все это было.
Глава первая