Хроника его развода

– Не нужно к нему ходить, Лера. Нет необходимости унижаться перед ними. Всё это одна кодла.

– Нет, я должна! Я позвоню ему! Я чувствую свою вину перед тобой. Из-за меня ты приехал сюда. И получил целую пачку неприятностей…

Я смотрю в глаза её, в грустные и ласковые. Она говорит это искренне. Она всё ещё не хочет потерять меня. Она уже смирилась с тем, что я уеду, но всё ещё надеется, что мы будем вместе.

Лера действительно хочет помочь, но я не нуждаюсь в этой помощи. Чижову эти суки напели в уши изрядно, их он слушает, им он доверяет. И что тут может сделать Лера?

…Последнее время у нас сложились нормальные отношения. Её инициатива.

– Давай всё же расстанемся нормально, – сказала она две недели назад, – я не хочу жить в атмосфере ненависти.

Разумные слова. Но произнесены они слишком поздно.

Мне жаль её, я не испытываю ненависти, я свёл всё к ясной и простой формуле. Не сошлись характерами. Просто не сошлись, ошиблись.

Но она, видимо, думает по-другому.

3

Антошка сидит за столом, кругом куча ненужных, идиотских бумаг, мне даже жалко этого маленького бюрократа. На стене висит портрет его ненаглядной супруги. Насколько я понимаю, портрет написан маслом. За спиной Антошки окно, за окном не на шутку размахнулась стройка. Гулко вбиваются сваи, отчего периодически вздрагивают и позвякивают стоящие на подоконнике немытые кружки.

– А ведь ты совершил большую подлость, Антон, – говорю я ему, – рано или поздно придётся держать ответ, дружище.

Глазки его бегают, ручонки, сложенные на столе, потряхивает, как у руководителя ГКЧП Янаева.

– Что значит – «подлость»? И почему вы ко мне обращаетесь на «ты»?

– Потому что ты влез в мою личную жизнь, Антон. А это же – Конституция. Основной закон. Ты же фактически оперативно-разыскное мероприятие провёл без судебного решения.

Я мету уверенно, терять мне нечего. Уверенность и напор обезоруживают. Заявление по поводу мероприятия без санкции заставляет Антона нервничать ещё больше. Ладошка к ладошке, пальчики сцепляются в замок.

Главное – не перегнуть палку, – приказываю себе, – не перегни её, Андрюха!

– Я выполнял указание руководства, – взвизгивает Антошка, – проверить служебный компьютер…

– Проверил?

– Проверил.

– Про гонорар узнал?

– Узнал…

– Молодец, что узнал. Но!

Поднимаю указательный палец вверх.

– Ты полез дальше. И увидел кое-что личное. А как только ты увидел это, тебе следовало остановиться. Понимаешь? Не дай бог, узнает общественность. Не дай бог, это дойдёт до моей супруги, – чеканю я, – ведь будет развод…

– Так вы и так… Там же написано…

Оглядываюсь. Кто-то прошмыгнул по коридору. Здесь такой порядок, в этой богадельне, держать двери открытыми, чтобы всё было под контролем королевы Шац.

Дверь я закрываю, беру стул и подсаживаюсь к нему едва не вплотную.

– Тебя не должно волновать, что там написано. Но коль ты прочитал это и уже о прочитанном кое-кому известно, поверь мне, я смогу увязать наш развод с твоими действиями. И жена меня поддержит. Я заряжу в суде такой ценник, что мало не покажется, Антон. И объектом иска будешь именно ты! То, что я пишу, – это всего лишь мысли, а может, и вовсе фантазии. А то, что сделал ты, повторяю, – это действия. Действия, повлекшие крушение ячейки общества.

Мне нечего терять. Я вспоминаю своё следачье прошлое. Моё ощущение сродни тому, что я испытывал, когда кого-то колол. Я колю, и он колется. Это великолепное ощущение.

Губки Антошки (только сейчас я обратил внимание, что они тоже пухлые) размыкаются-смыкаются, как у рыбы. Сидит, растерянный, хлопает ресничками.

Взгляд мой скользит по периметру его чиновничьей кельи. Я замечаю на тумбочке иконку сербско-черногорского святого Василия Острожского. У меня было их несколько, таких иконок, и одну из них я подарил этому пухлому чудаку.

– Когда один человек, которому другой человек подарил икону, – выдумываю я на ходу, – предаёт его, он не просто его предаёт, он предаёт Бога. А с Богом шутки плохи. Сербская православная мудрость.

– Ну да, – мямлит он. – Здесь я, наверное, не прав. Но… Мне просто сказали, приказали… Я не хотел причинять вам конкретного вреда… Так, думал, премии лишим, и всё… Просто этот файл. У него название «мать фашистскую»… Я подумал – экстремизм. Призывы к ненависти…

– Ненависти к кому? К матерям? Или фашистам?

– Ну…

– Какую характеристику вы составили на меня для Конторы, Антон?

Антошка нервно поправляет очки.

– Не очень…

– Покажи мне её…

Антошка тревожно смотрит на дверь, потом на меня, потом на иконку.

– Ладно, – шепчет он.

Несколько «кликов», и из принтера выкатывается характеристика.

– Я сначала нормальную написал, но меня попросили переделать…

…поручения выполняются не в срок. Отношения с коллегами и руководством натянутые…

Быстро пробегаю текст.

…поступил на службу тогда-то, уволился по собственному желанию…

Ничего страшного, в общем, конкретики они не приводят. Да и какая тут может быть конкретика? Она была бы при наличии выговора, например. Выговора за то, в чём меня обвиняют. Но нет выговоров. И я всё легко могу объяснить в Конторе. Было бы желание выслушать мои объяснения.