– Сначала насчет «доказательства», хранимого семьей Шахрияра, – произнесла она. – Я просто не могу поверить… Инженер Шахрияр убеждал Ковальчука – вроде ни он, ни его родные никогда не интересовались содержимым ящика, пострадавшего при пожаре. Невероятно! И против человеческой природы. Против обычного врожденного любопытства. Ладно, допустим, сам инженер его не проявлял. Но его отец и его бабушка – жена Дауда! Оставшись вдовой, неужели она не пыталась узнать – в чем тайна отданного ее мужу на сохранение, если из-за нее Айнур пошла на убийство и поджог? Неужели никто из оставшихся Шахрияров с тридцать девятого года не пытался расковырять «камешки» и заглянуть внутрь спекшейся от пламени породы? Сам инженер, собирая деньги для освобождения сына, продал машину. Неужели он, предполагая наличие в «камешке» алмаза или дорогой жемчужины, сам не захотел достать ее и продать? Пусть он и боялся за свою жизнь… Но любовь к сыну все перевесит. Но нет, не стал, сбыл Ковальчуку. И я думаю, вот почему – в его семье давно знали: никаких драгоценностей в обгорелых комках вообще нет. Ваши эксперты, Федор Матвеевич, вскрыли пятьсот капсул и ничего в них, кроме горной породы, не нашли. Наверняка в остальных капсулах то же самое. Эксперты не найдут ни золотого самородка, ни алмаза. Вопрос – какая в капсулах горная порода? И порода ли? Может, нечто другое? Помните удивительные речи бабушки инженера Шахрияра? Ковальчук нам цитировал с его слов –
– Продолжай, – попросил Гектор. Он весь обратился в слух.
– Профессор Велиантов во всех своих записках – и спрятанных в чучело, и отосланных в музей – употребляет слова «сокровище», «пещера Али-Бабы», «бесценное». Но конкретно ничего не говорит о тюках или ящиках каравана в гроте. Он объясняет: не желаю пока предавать факт находки широкой огласке. Даже не хочет информировать местную советскую власть… он человек старой, дореволюционной закалки. Профессор планирует вернуться в Москву и подключить зоомузей. К чему? К вывозу клада Дэв-хана? Или нечто другое он хочет отдать своей альма-матер в качестве вещи, «потрясшей их всех до глубины души»? В чучело кумая он поместил разрозненные записки. События, произошедшие за несколько дней, недель. Снова неясна их хронология – какое происшествие следовало за другим. Превращая грифа в тайник, Велиантов намеренно запутывает следы. Из осторожности? На случай, если вдруг кумай попадет в чужие руки до его возвращения? И еще одно. В своем десятистраничном отчете об открытии ареала обитания Синей птицы у Хан-Тенгри он пишет очень подробно обо всем, кроме названия мест, где они ее наблюдали. Там же все как-то называлось местными жителями в тридцать первом году – например, Белое урочище, Черный лес… Странно для орнитолога. Его открытие касается ареала обитания невиданного ранее вида птицы и просто обязано быть привязано к конкретной…
– …локации! Точно, Катенька! – воскликнул Гектор. – И меня поразило. Велиантов напускает тумана. Грот ведь рядом, близко. Укажи он хоть один местный топоним – все может открыться. А он не хочет. Он запланировал сделать объявление только в стенах своей альма-матер в Москве, подальше от Хан-Тенгри и Дэв-хана. Хотя есть и другой вариант, вполне реальный.
– Какой? – спросил полковник Гущин. Он слушал Катю и Гектора, погрузившись в собственные размышления.
– Намеки о местах наблюдений Синей птицы Велиантов мог указать в письмах к сестре Полине, – ответил Гектор. – Вторая часть пазла. Ее заполучил лишь Юрий Велиантов. Сдается мне, он рванул к Хан-Тенгри не наобум. Он же знал про склады в Ак-Булуне. Откуда? Конечно, из писем Велиантова сестре. Мог и другое почерпнуть, про ориентиры на местности, например. Или Велиантов прислал более детальные фотографии Полине. Сестре своей он полностью доверял. А она не отдала его письма в музей, другие – да, но не эти. Но нам уже никогда не узнать наверняка. Катя, что еще тебя удивило?