Хорошо быть тихоней

Непонятно, как быть. Я знаю, есть люди, которым гораздо хуже. Знать-то знаю, но все равно непрошеные мысли лезут в голову, и мне все время думается, что тот мальчонка, которому мать купила в торговом центре картофель фри, вырастет и ударит мою сестру. Я бы все отдал, чтобы только об этом не думать. Знаю, у меня мысли опять несутся слишком быстро, и от этого в голове какой-то транс. Но от него не отделаться, а сам он не уходит. Я так и вижу: этот негодяй раз за разом бьет мою сестру и не останавливается, а я хочу его образумить, потому что он это не со зла, но он не слушает никаких доводов, а я не знаю, как быть.

Прости, нужно это дело заканчивать.

Но сначала хочу поблагодарить тебя за то, что ты способен выслушать и понять и не пытаешься перепихнуться с кем попало, хотя мог бы. Я серьезно. Извини, что загружал тебя такими вещами, хотя ты даже не знаешь, кто я такой, и мы с тобой лично не встречались, а я не могу себя назвать, поскольку обещал хранить все эти маленькие тайны. Не думай, что я выудил твое имя наобум из телефонного справочника. Я не переживу, если ты такое подумаешь. Короче, пожалуйста, верь мне: после смерти Майкла, когда мне было жутко фигово, я увидел в классе одну девочку, которая сплетничала о тебе с подружкой, не замечая меня. И хотя я тебя не знал, мне показалось, что мы с тобой близко знакомы, потому что ты, как мне показалось, очень хороший человек. Такой человек, который не против получать письма от какого-то школьника. Который понимает, насколько письма лучше дневника, потому что предполагают общность, да к тому же дневник кто-нибудь может найти. Не хочу, чтобы ты обо мне тревожился, или вспоминал, где мы могли встречаться, или тратил на меня свое время. Извини, я и так отнял у тебя уйму времени, потому что ты для меня очень много значишь, и я надеюсь, что твоя жизнь сложится счастливо, потому что на самом деле считаю, что ты этого достоин. Честно. Надеюсь, ты и сам так считаешь. Ну ладно. Прощай.

Счастливо. Чарли

Эпилог

23 августа 1992 г.

Дорогой друг!

Два месяца я провел в клинике. Только вчера выписался. По словам врача, родители нашли меня в гостиной, когда я, совершенно голый, сидел на диване и смотрел выключенный телевизор. Я молчал и ни на что не реагировал, так они сказали. Отец даже отхлопал меня по щекам, чтобы вывести из этого состояния, хотя он, как я уже тебе говорил, никогда не поднимает на нас руку. Но и это не помогло. Короче, доставили они меня в ту самую клинику, где я уже побывал в семь лет, когда умерла тетя Хелен. Говорят, я целую неделю молчал и никого не узнавал. Даже Патрика, который, судя по всему, меня навещал.

Страшно подумать, что со мной было.

Помню только, как бросил письмо в почтовый ящик. А потом раз – и оказался во врачебном кабинете. И стал вспоминать тетю Хелен. И заплакал. Тогда доктор – очень приятная, кстати, женщина – стала задавать мне вопросы. А я – отвечать.

Об этих вопросах и ответах рассказывать неохота. Но по некоторым признакам я понял: все, что пригрезилось мне насчет тети Хелен, было правдой. А еще через некоторое время до меня дошло, что это происходило каждую субботу, когда мы смотрели телевизор.

Хуже всего в клинике было первые несколько недель.

Самое гнусное было – сидеть в кабинете и слушать, как врач рассказывает моим предкам, что произошло на самом деле. Я никогда не видел, чтобы мама так плакала. И чтобы отец так злился. Потому что они в свое время это дело прохлопали.

Но потом доктор помогла мне разобраться во многих вопросах. В том числе и касающихся тети Хелен. И нашей семьи. И моих друзей. И меня самого. Для этого требуется пройти множество стадий, и на каждой из них она себя проявила наилучшим образом.

Но больше всего помогло то, что ко мне стали пускать посетителей. Мои родные, включая брата и сестру, бывали у меня в каждый впускной день, пока брат не вернулся в универ, чтобы играть в футбол. После этого они стали приходить без него, а брат присылал открытки. Кстати, в последней он сообщает, что прочел мое сочинение по «Уолдену» и оно ему очень понравилось, отчего я несказанно обрадовался. Прямо как в тот день, когда меня впервые навестил Патрик. Что в нем самое классное: даже когда ты лежишь в клинике, он совершенно не меняется. Знай себе прикалывается, чтобы тебя развеселить, а не спрашивает, как ты дошел до такой жизни. Он даже принес мне письмо от Сэм: она пишет, что приедет в конце августа, и если я к тому времени оклемаюсь, они с Патриком опять прокатят меня через туннель. И я, если захочу, смогу перебраться в кузов и встать в полный рост. От таких вещей идешь на поправку быстрее всего.