Хороший сын

В штанах что-то происходит. Я тоже запускаю руку под каталог. Ощупываю дружка. Сжимаю, чтобы перестал пухнуть. А он не перестает — скоро будет заметно. Пердун явно там чем-то занимается. Но он может заниматься всем, чем угодно. Крутышу Мартуну-Пердуну никто ничего не скажет, что бы он там ни делал.

Я смотрю на тетку в прозрачный трусах, а Пердун жарит ее снизу. Да уж, если бы Пердун был фотографом, он бы ее обязательно трахнул. Сразу видно. Потираю штаны снаружи. Мартун издает какой-то странный звук. Смотрю на него. Глаза у него закатились, как у настоящего психа.

Смотрит на меня, вскакивает, бросив каталог мне на колени, и бежит дальше вверх по лестнице, — штаны спущены до колен; скрывается в комнате. Я стискиваю своего дружка до боли, в надежде, что когда Мартун вернется, он спухнет.

Слышу, как в сортире спускают воду. Сзади подскакивает Пердун. Одной рукой держится за стену, другой — за перила, переступает через мою голову и, едва не сломав мне шею, плюхается на ступеньку. Крутой он все-таки.

— Пошли, Доннелли. Ты чего тут завис? Похабные картинки рассматриваешь? Ручкой себя гладишь?

— Нет!

Он хватает каталог.

— Ого, а у Доннелли стоит, — ржет Мартун, тыкая меня в дружка. Я прикрываюсь руками. — Ты че, дрочил тут?

— Вовсю, — отвечаю, а лицо так и горит.

— Ну, я-то это проделываю раз по сто надень, — говорит Пердун. — Давай, сматываем отсюда, — добавляет он и бежит вниз по лестнице. Открывает входную дверь. Я прижимаю дружка к животу, чтобы не высовывался, и прыгаю по ступенькам.

— Погоди-ка.

Он останавливает меня рукой. Прикасается ею к моему бугру, да там и оставляет. Мы оба делаем вид, что ее там нет.

— Чего? — спрашиваю.

— Проверяю, что там бритов нет, — отвечает.

Вытягивает голову подальше, выпячивает задницу, пока не упирается ею в меня. Между ног от этого жарко. Он покачивается из стороны в сторону, смотрит то вправо, то влево, трется о меня.

А потом припускает по дорожке, я следом. Мы бежим по улице обратно туда, где марш. Оркестр больше не играет. Стоят в две шеренги бойцы из ИРА, в балаклавах, темных очках и беретах. Кто-то выкрикивает приказы, как старший сержант. Они поднимают винтовки, которых я даже не заметил.

Огонь!

Все кричат «Ура!» Мы с Мартуном тоже. Прыгаем на одном месте.

Огонь!

Не знаю, почему мне так кажется — не видно же, что вылетает из винтовки, — но похоже на фейерверк. Я знаю, что когда-нибудь увижу настоящий фейерверк. И цирк тоже. И ярмарку. В Америке.

— Двинули, — говорит Пердун. — Где беспорядки, там и мы. Мне в прошлый раз дали коктейль Молотова подержать.

Он им, похоже, нравится. Бежит к бойцам ИРА. Видит, что я отстал, поднимает руки: «Ты чего?»

Я пожимаю плечами. Он тоже, и ныряет в толпу. В следующий раз я покажу Пердуну, что ничего не боюсь. Я забыл рассказать ему про пистолет. Услышит — зауважает. Вот только мы не договорились о новой встрече. Блин!

Домой не хочется, лучше посмотрю на людей. Выискиваю в толпе мальчишек постарше. Гляжу, как они общаются. Как двигаются, как стоят. Гляжу.

8 ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

Папаня заявился домой среди ночи и стащил из кармана маминого пальто кошелек. В первый раз в жизни не забыл взять с собой ключ. Моль говорит — значит, он это заранее замыслил. Теперь мы без гроша. Мы и так были без гроша. Но сейчас еще хуже. Папаня упер телик. Мой телик. Не знаю, что я теперь буду делать. Я ведь только там вижу таких же людей, как я. Хочется умереть. Но, по крайней мере, Папаня свалил насовсем. Снова сюда приходить он постыдится. Да и Ма его после этого ни за что не впустит.

Бог разобрался, забрал его отсюда. Как я и просил. Ну, а я расплатился. Око за око. Телик за Папаню.

9 ПЯТЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

Зеваю и потягиваюсь, но тихонько, потому что хочу поиграть с Киллером, пока все еще спят. Сквозь особые венецианские жалюзи полосками льется солнечный свет. Без шороха-звука выбираюсь из своей кровати на втором ярусе, сползаю по металлической лесенке — аккуратно, чтобы не поскользнуться в носках. По марсель-марсовски переступаю через Пэддины одежки, выхожу за дверь. Ни звука, ни движения. Десять из десяти.

На цыпочках спускаюсь с лестницы, поворачиваю ручку в дверях гостиной и пихаю дверь вперед — медленно-медленно, тихо-тихо. Гляжу наверх, протискивая задницу в дверной проем, пятясь, вхожу в гостиную. Аккуратно прикрываю дверь. Есть! Никто не проснулся. Несколько раз подскакиваю и пляшу ирландскую джигу.

Замираю. На нашем диване — мужик. Сейчас обмочусь со страху. Или в обморок упаду. Мне закричать? Грабителем он быть не может — их у нас в Ардойне нет, потому что ИРА их всех прижучила. И какой грабитель полезет в дом, чтобы там поспать? Впрочем, бездомный грабитель, может, и полезет. А с виду он — настоящий бездомный, с большой бородой и длинными волосами. Если бы Папаня не свалил, это мог бы быть кто-то из его собутыльников. А может, теперь и у Пэдди завелись собутыльники, раз уж он считает себя одним из них.

— Ну че, пацан? — мычит низкий сонный голос. — Мамашка встала?

— Не.