Хорнблауэр и «Атропа»

Отлив уже шел: по обе стороны реки виднелись темные полосы грязи. Возле Ламбетской пристани стояла погребальная барка, Хоррокс и матросы протаскивали под днище брезент. Остальные суденышки, принимавшие участие в процессии, были разбросаны повсюду. Хорнблауэр с радостью увидел у пристани свою гичку. Он шагнул в нее, взял рупор и приступил к следующему делу – распустить суда в соответствии с приказами, которые сам вчера и составил. По-прежнему дул порывистый ветер, но, поскольку шел отлив, сильных волн не было. Единственную новую сложность создавали многочисленные лодочки, заполнившие реку, – это любопытные торопились поближе рассмотреть церемониальные барки.

Олдермены и представители гильдий, герольдмейстеры и адмиралы давно разошлись обедать, и январские сумерки начали сгущаться, прежде чем Хорнблауэр отпустил в Гринвиче последних подопечных и приказал грести к Дептфордскому пирсу. Усталый, голодный и замерзший добрался он до «Георга». Этот день показался бы ему целой неделей, если б он не помнил, что только сегодня утром расстался с Марией, у которой начинались родовые схватки.

Первым, кого он встретил в «Георге», был хозяин. Хорнблауэр прежде видел его мельком раз или два – он был совершенно незаметен в доме, где всем заправляла хозяйка.

– Как моя жена? – спросил Хорнблауэр.

Хозяин моргнул.

– Не знаю, сэр, – сказал он.

Хорнблауэр нетерпеливо повернулся и взбежал по лестнице. Взявшись за ручку двери, он замер. Сердце его отчаянно колотилось. Потом он услышал внутри голоса и открыл дверь. Мария лежала, откинувшись на подушки, повитуха что-то делала у окна. Свеча слабо озаряла лицо Марии.

– Горри! – воскликнула Мария. В голосе ее звучало радостное изумление.

Хорнблауэр взял ее за руку.

– Все в порядке, дорогая? – спросил он.

– Да, – ответила Мария.

Она подставила губы и тут же – не успел он ее поцеловать – повела глазами к плетеной корзине, помещавшейся на столике у кровати.

– Девочка, милый, – сказала она, – наша девочка.

– И прелестная притом крошка, – добавила повитуха.

Хорнблауэр обошел кровать и заглянул в корзину. Он увидел крошечную фигурку в одеяле – он совсем забыл, до чего же малы новорожденные, – и красное сморщенное личико, карикатуру на человеческое лицо. Он внимательно всмотрелся в это личико. Крохотные губки раскрылись и испустили слабый писк – в сравнении с ним крики маленького Горацио, которые Хорнблауэр прекрасно помнил, показались бы басистым ревом.

– Она красавица, – галантно сказал Хорнблауэр.

Писк не смолкал, и над краем корзины появились крохотные сжатые кулачки.

– Наша маленькая Мария, – сказала жена. – Я уверена, волосики у нее будут виться.

– Ну, ну, – сердито вмешалась повитуха. Это относилось не к смелому предсказанию, а к тому, что Мария, желая взглянуть на ребенка, начала приподниматься на локте.

– Если она вырастет такой, как ее мать, – сказал Хорнблауэр, – то станет лучшей из всех дочерей.

Мария улыбнулась ему и опустилась на подушки.

– Маленький Горацио внизу, – сказала она. – Он видел свою сестренку.

– И как она ему понравилась?

– Он заплакал, когда заплакала она, – ответила Мария.

– Пойду посмотрю, как он, – предложил Хорнблауэр.

– Сходи, пожалуйста, – сказала Мария, однако удержала его рукой.

Он, наклонившись, поцеловал ее в тыльную сторону ладони.

– Я безмерно счастлив, что у тебя все хорошо, дорогая, – сказал Хорнблауэр уходя.

Он спустился в гостиную и стоял, не зная куда идти. Из кухни высунулась хозяйка.

– Маленький джентльмен здесь, сэр, – сказала она. – Заходите, пожалуйста.

Маленький Горацио сидел на высоком стуле. При виде отца он расцвел – ничего более лестного Хорнблауэр в жизни не испытывал – и запрыгал на стуле, размахивая зажатой в кулаке коркой.

– Ах ты! Как заулыбался, что папочка пришел! – сказала хозяйка и неуверенно замолчала, прежде чем предложить почти немыслимое: – Ему скоро ложиться, сэр. Хотите пока поиграть с ним, сэр?

– Да, – сказал Хорнблауэр.

– Ну, малыш! – воскликнула хозяйка. – Папочка сейчас с тобой поиграет. Пошли на ручки. Маленькая гостиная сейчас свободна, сэр. Сюда, сэр. Эмили, принеси капитану свечу.

Очутившись на полу, маленький Горацио задумался, выбирая, какой способ передвижения более пристал почти годовалому человеку. На четвереньках, конечно, быстрее. С другой стороны, держась за ножку стула, можно встать. Это он наконец и выбрал, и улыбка, осветившая его лицо, показывала, какое удовольствие доставил ему процесс. С неимоверным трудом он повернулся спиной к стулу, выпустил ножку и шагнул к отцу. Закончив шажок, закачался на широко расставленных ногах и шагнул снова. До сих пор ему редко удавалось сделать шаг не шлепнувшись на пол. Этот слог, который он все время повторяет, – похоже на «па»… неужели он пытается сказать «папа»?

Это вновь было счастье, мимолетное, неуловимое – смотреть, как маленький сын с лучистой улыбкой идет к тебе неуверенными шажками.

– Иди к папе, – сказал Хорнблауэр, протягивая руки.