Холостяк

Маша. Да-с… Петр Ильич… нам предложил… (Голос у нее прерывается.)

Фонк. Я уверен, вы останетесь очень довольны.

Мошкин, Шпуньдик и Пряжкина слушают его с напряженным вниманием.

Рубини — удивительный артист. Метода необыкновенная… голос… Это удивительно, удивительно! Вы, наверное, любите музыку?

Маша. Да-с… Я очень люблю музыку.

Фонк. Может быть, вы сами играете?

Маша. Очень мало-с.

Мошкин. Как же-с, она играет на фортепианах-с. Варияции и прочее все. Как же-с…

Фонк. Это очень приятно. Я тоже немножко играю на скрипке.

Мошкин. И наверное очень хорошо.

Фонк. О нет! Так, больше для собственного удовольствия. Но я всегда удивлялся тем родителям, которые пренебрегают, так сказать, музыкальным воспитанием своих детей. Это, по-моему, непонятно. (Ласково обращаясь к Пряжкиной.) Не правда ли?

Пряжкина от испуга передергивает губами, моргает одним глазом и издает болезненный звук.

Мошкин (поспешно приходя ей на помощь). Совершенную истину изволили сказать-с. Я тоже этому не раз удивлялся. Что за пентюхи, подумаешь, живут на свете!

Шпуньдик (скромно обращаясь к Мошкину). Я с тобой, Михайло Иваныч, совершенно согласен.

Фонк оборачивается на Шпуньдика, Шпуньдик почтительно кашляет в руку

Фонк (продолжая поглядывать на Шпуньдика). Мне весьма приятно заметить, что у нас, в России, даже в провинции, начинает распространяться охота к искусствам. Это очень хороший признак.

Шпуньдик (трепетным голосом, ободренный вниманием Фонка). Именно-с, как вы изволите говорить-с. Я вот-с, человек небогатый-с — вот даже можете спросить Михаила Иваныча, — я тоже для своих дочерей фортепианы из Москвы вы-писал-с. Одно горе: в наших палестинах учителя сыскать довольно затруднительно.

Фонк. Вы, смею спросить, из южной России?

Шпуньдик. Точно так-с. Тамбовской губернии, Острогожского уезда.

Фонк. А! Хлебородные места!

Шпуньдик. Места, конечно, хлебородные, но в последнее время нельзя сказать, чтоб очень были удовлетворительны для нашего брата-помещика.

Фонк. А что?

Шпуньдик. Урожаи больно плохи-с… вот уже третий год.

Фонк. А! это нехорошо!

Шпуньдик. Хорошего точно в ефтом мало-с. Ну, а все-таки по мере сил трудишься… хлопочешь… ибо долг. Конечно, мы люди простые, деревенские; за столицей нам не угнаться, точно, в столице, конечно, все первейшие продукты и прочее… По крайней мере, как говорится, по мере сил стараешься, по мере сил…

Фонк. Это очень похвально.

Шпуньдик. Долг прежде всего-с. Но неудобства большие-с. Иногда просто не знаешь, как ступить. То, се… беда-с! Просто совсем в тупик приходишь… Воображенье даже вдруг эдак ослабнет. (Он принимает утомленный вид.)

Фонк. Какие же неудобства, например?

Шпуньдик. А как же-с! Не то плотину вдруг прорвет. Рогатый, с позволенья сказать, скот-с тоже сильно колеет-с. (Со вздохом.) Воля всевышнего, конечно. Должно покоряться.

Фонк. Это неприятно. (Он снова оборачивается к Маше.)

Шпуньдик. И притом-с… (Заметив, что Фонк от него отвернулся, он конфузится и умолкает.)

Фонк (Маше, которой Вилицкий шептал раза два на ухо во время его разговора с Шпуньдиком). Вы, вероятно, также любите танцы?..

Маша. Нет-с… не слишком…

Фонк. Неужели? Как это странно! (Вилицкому.) Последний бал в Дворянском собрании был удивительно блестящ; я думаю, тысячи три было людей.

Мошкин. Скажите! (Обращаясь к Шпуньдику.) А? Филипп? Вот бы куда тебе съездить. Как ты думаешь, у вас этого не увидишь?

Смеется. Шпуньдик уныло поднимает глаза.

Фонк (Маше). Но неужели же вы не любите туалета — и вообще удовольствий… Это так свойственно…

Маша. Как же-с… я люблю-с…

Фонк (улыбаясь в направлении Пряжкиной). Вашим туалетом, вероятно, занимается ваша тетушка? Это не по части господина Мошкина.

Пряжкину опять от испуга пучит.

Маша. Да-с, моя тетушка… как же-с…

Фонк неподвижно глядит некоторое время на нее Маша опускает глаза.

Вилицкий (подходя сзади к Мошкину, вполголоса). Да что ж обед, Михаиле Иваныч? Это ужасно… разговор не клеится…