Холопы

– Во-во! С атаманом ты верно придумала! Ну и голова! – вскакивая и крепко хлопая себя по коленкам, выпалил Юнька. – Я бы до энтого ни в жисть не додумался! Ай, молодца! – От избытка обуявших чувств, он схватил лежащую рядом длинную палку и стал, как ребенок, колотить ею по воде. – Машину, японку я с него стребую, трехлетку! – Палка хлопала о воду, вздымая фонтаны брызг. Неожиданно ее конец выдернул из воды, словно рыбину, какую-то тряпку, и та, пролетев над их головами, шлепнулась позади.

Даша обернулась, подняла ее и вскрикнула от неожиданности, в ее руках был лифчик хозяйки.

– Маша, барынька моя неразумная! Что он, изверг, с тобой сотворил? Зови народ! Прибьет меня Званская, прибьет, и поделом, поделом мне будет! И все из-за тебя, ялдырь окаянный! Ну, чего уставился? Пали! – тыкая в лицо опешившему Юню мокрой ажурностью, кричала служанка, пытаясь выдернуть у него из-за пояса обрез.

– Да погодь ты! Охолони! – вырывая из рук любимой опознанный грудедержатель, утихомиривал суженый. – Чего блажишь? Лиф-то цел, во, гляди, подкладки токи выдраны, так, мот, они там чего...

Договорить парню не дала смачно шлепнувшая его по лицу женская упряжь.

– Тогда пошли шукать! Пока не узрю, не утишится мое сердце, – уже спокойнее произнесла Даша и, подобрав подол платья, перешла ручей вброд по мелководью и направилась вдоль будущей реки туда, куда после завтрака поволок хозяйку в горы этот несносный Енох.

Парочку они заметили издали и успели от греха подальше шмыгнуть в кусты. Енох с Машей плелись довольные и утомленные, словно пересосавшие маму телята.

– Кожаным ножиком он ее, что ли, весь день терзал? – ехидно зашептал Даше в ухо Юнька, и тут же мокрый лифчик очутился у него во рту в виде кляпа.

Хозяйка и ее кавалер уже скрылись за выступом, и Даша стала подниматься, чтобы выбраться на дорожку, как с той же стороны, откуда только что вышли влюбленные, прижимаясь к скале и обходя камни, мимо них проскользнул человек в камуфляже с оружием на изготовку. Девушка прижалась к земле и глянула в сторону своего спутника, но того рядом не было, на примятой траве лежал только Машенькин лифчик.

25.

В отличие от придуманной, всякая настоящая авантюра не случается вдруг, а долго и медленно зреет, потом падает неожиданной грозой и, поразив своими масштабами, начинает кружить, вовлекая в свой уже бесконтрольный водоворот все новых и новых людей, а порой и целые страны и даже континенты.

Никто не мог предположить, что негромкая операция отечественных спецслужб может так обернуться. Месяца полтора назад Эрмитадору Гопс вызвали в Кадастр Главной Бдительности, в кабинет самого Костоломского Эдмунди-Чекис-оглы. После двенадцатиминутного приветствия в комнате отдыха, довольный глава Всесибрусской опричины уселся в свое неудобное деревянное кресло с высокой прямой спинкой, имитирующей гильотину, закурил длинную папироску и, попыхивая сизоватым дымком с весьма специфическим запахом, углубился в чтение лежавшей перед ним толстой книги, распахнутой как раз на середине.

Читать Эдмунди Чекисович, как и всякий высокопоставленный чиновник, не любил, не желал и ленился, однако модные книги дома и в кабинете держал и даже смотрел снятое по некоторым из них кино, так что при желании вполне мог составить суждение о написанном светилами мировой словесности. Суждения эти были, конечно же, ходульными, однобокими и до беспредела убогими, но кто мог об этом поведать главному людоеду страны? Вот и выходило, что именно он и вещал основные культурные истины, которых с трепетом ждала подобострастная интеллигенция, чтобы в мгновение ока подхватить и растащить в своих мягких лапках по тихим и сытым квартиркам и рабочим кабинетам. И там, в безопасной, как им казалось, тиши, улечься за письменный стол и потихоньку, смакуя, облизывать и обсасывать услышанное, распуская липкие слюни на собственные листки, газетки, программки, книжонки, шоу и прочие носители «абсолютной правды и справедливости». И все это делалось в угоду и во благо народа, который жаждал именно такой, а не какой-то иной правды, а правда, как известно, и живет лишь в Кадастре Главной Бдительности. Чего не сделаешь во благо любимого и драгоценного народонаселения...

Чтение он имитировал минут двадцать, а сам наслаждался послевкусием знакомства, сдобренным забористым чуйским самосадом, и украдкой наблюдал за принявшейся уже скучать девицей.