Холопы

– Маша проснулась и пить попросила, – дополнила осмелевшая девица, выглянув из-за спины молодого человека. Большие серые глаза смотрели наивно и доверчиво.

– Да, проснулась, говорила с нами, – загораживая суженую, согласился Юнь. – А когда господа вернулись, кинулась на шею Еноху Миновичу.

– Когда это они замиловаться-то успели? – полюбопытствовал атаман.

– А вот на гору утром бегали да стреляную Митрадору принесли, – опять вклинилась девушка и вдруг, спохватившись, отпрянула обратно за спину своего дружка и уже оттуда, правда, не так бойко добавила: – А Юньки тогда еще не было, он к старой барыне с письмом ездил.

Юнька толкнул ее локтем и раздраженно цыкнул.

– По поручению атамана я в село мотался, насчет выкупу и на разведку. Войско в старую крепость пригнали, ворота затворили, пушки ладить стали, а старого Прохора произвели в коменданты крепости и приказали вас изыскать и закандалить.

– Ну и пусть себе кандалят, ты только это, паря, от главного не уюливай. Что дальше было?

– Они втроем непонятный разговор завели, мы ни шиша не разобрали. Барынька наша говорила, а мужики все каки-т вопросы задавали.

– Правда, дядечка! – как авторитетный свидетель подтвердила девушка. – Я хоть и не знаю нового языка, но учила малешко, так я смогла разобрать только, что они говорили про синь-камень и про каких-то чародеев, которые, вроде как, в этой горе живут...

– Одним словом, – перебил невесту парень, – пошли мы втроем к скорбной избе, где бабка Пуркина народ к загробной жизни готовит, атаман зашел, забрал голую покойницу, прикрыл ее моим трофеем, и оне с Миновичем побежали к дому, а я двери в избе-то подпер за ними. Потом мы отворили потаенный лаз – он там, в дровнике – и, затеплив факелы, стали под землю спускаться. В пещоре страшно было. Вскорости добрели до подземного каземата, большого – ни стен, ни потолка не видать. В середке, а может, где и в другом месте на полу голубая каменюка лежит, ровно как под водопадом, куда мы со старцем да евонными девками на ладье улетели. Енох постлал на камень ну ту марлю, камень вроде как засветился. Взял тряпку крепко за края и велел мне на нее каменек увесистый бросить. Я все сполнил, и камень ушел в камень, а материю он выдернул в обратную.

Постлали они еще раз тряпку, да за один край вдвоем держат, а мне с девками велели на нее покойницу приладить...

– Тяжеленько это было сотворить. Никак она, бедняга, не умещалась на том лоскуте, – вставила Даша. – Вот все же усадили, а чуда нет. Тогда наша барынька и говорит, это ее, дескать, грехи не пускают, надо, чтобы невинной она была, а так не разверзнется.

– Невиновной в чем? – перебил ее Макута.

Даша залилась румянцем и потупилась, не зная, что и ответить взрослому мужчине.

– Чтобы мужика не знала, – пришел ей на выручку Юнь, довольный тем, что самому Макуте что-то растолковал. – Сняли мы убиенную, положили в сторонке, а Енох Минович хвать Дашу и на лоскут этот, я ее за руку едва успел хватить, а она тоже не проваливается. Тогда Маша встала на колени, облокотилась на тот камень, тут руки ейные туда и погрязли. Она спужалась и отпрянула. «Видите, меня они пускают, – говорит, – я сейчас, мол, возьму Митадору, обниму, вы ее ко мне ремнями привяжите, и я прыгну. А там будь что будет. Верю, – говорит, – они добрые и нам помогут». Так и сделали. Теперь обе там, – выдохнул Юнька.

– А что же ейный жених? – медленно вставая и поглаживая усы, спросил атаман. – Неужто так и бросил свою зазнобу черт-те куда? Хорош... Али это его Сар-мэн припугнул?

– Да что вы, дядечка атаман! – всплеснула руками осмелевшая Дашка. – Они на том камне сами все прыгали, и Юньку заставляли, а все никак. А потом Енох Минович и Маша поцеловались и поклялись друг другу в вечной любви. Так красиво было, я даже заплакала.

– А тряпка та где? – как бы невзначай спросил атаман, продолжая гладить усы.

– В том камне и застряла. Как барышня с покойницей сгинули в синем-то камне, он потемнел, и тряпка там замуровалась. Мы сколь ни тянули, сколь ни пытались резать, даже топором рубили. Все нипочем!

20.