Холодный как лед

Она ожидала поцелуя собственнического и подавляющего. А поцелуй вышел медленный, гипнотизирующий, словно этот мужчина удовлетворял свое любопытство, пробуя ее губы, язык, ее кожу. Другой рукой он обнял Женевьеву и прижал к себе: почти обнаженное тело к мягкому льну. Платье лужицей собралось у ног между ними. Женевьева ощущала сердце Питера. Ровное биение служило ироничным контрастом ее бешеному пульсу, пока Йенсен целовал ее, неспешно, глубоко. Хмельной поцелуй лишь служил подтверждением того, что говорил Питер: он опаивал женщину в своих объятиях прямо сейчас, и ему не нужны были никакие химические препараты.

Но она не из тех, кто ищет забвение или освобождение в сексе. Секс вечно притаскивал с собой новоиспеченное множество проблем, порой худших, чем изначально, и Питер был прав: последние три года она прекрасно обходилась без интимных связей.

Не то чтобы в данный момент дела могли сложиться еще хуже. Йенсен ведь собирался ее убить – и ясно дал это понять, и она не видела путей спасения.

И постыдная, неминуемая правда состояла в том, что Женевьева собиралась переспать с ним. Она могла сколь угодно разубеждать его, отговаривать себя, но исход был заведомо предрешен. Мисс Спенсер собиралась предаться любви с человеком, который намеревался ее убить. Ну не извращенье ли?

Только это не будет любовью. Он трахнет партнершу, и она ему позволит, просто чтобы доказать свою правоту. Не то что он мог бы спать с ней и при этом не оставаться равнодушным и безучастным. Да на это способен любой мужчина.

А доказать, что Йенсен не столь всемогущ, как считает. Он сказал, что использует секс как оружие, но не на ту напал. Даже с нежным и ласковым мужчиной, который любил ее, Женевьева редко достигала чего–то вне пределов заурядного легкого всплеска удовольствия. И уж вряд ли ее ждет что–то новое с собственным убийцей: неважно, насколько хорош он. По его мнению.

Питер снова приник к ней, и она осознала, что он все еще слегка двигается, толкается, вдавливая ее пойманную в ловушку руку, так легонько, что Женевьева и не заметила, в слабом ритме, что отзывался во всем его теле. И ее.

– Вы думаете, не смогу? – прошептал он с едва различимым смехом.

Она и забыла, как хорошо он умеет читать ее, и гнев лишь сильнее разжег холодный огонь в ее животе.

– Не сможете что? Соблазнить меня? Не думаю, что мне дадут слово по этому поводу. Вы сделаете, что хотите, с моим участием или без оного. Вы просто не можете заставить меня наслаждаться этим.

– Нет, – возразил он. – Могу. В любом месте, в любое время. Пойдемте–ка в вашу спальню.

Женевьева была слишком испугана, чтобы протестовать. От невозмутимой решительности в его голосе, когда он взял ее за руку, ту самую, что держал прижатой к себе, душа у Женевьевы ушла в пятки. Питер повел ее по полутемной вилле. Пленница не стала сопротивляться, переступила через сброшенное платье и последовала за ним. В конце концов, какая разница? События закрутились и вышли из–под контроля уже несколько дней назад, а она все продолжает держаться и борется. По крайней мере, эту битву она точно выиграет.

Когда они дошли до ее погруженной в темноту спальни, Питер отпустил руку. Включил в ванной свет и прикрыл дверь, чтобы лишь через небольшую щель освещалась комната. Потом снял рубашку и бросил на статуэтку балетной танцовщицы.

– Не люблю камеры, – повернувшись к Женевьеве, пояснил он.

Откуда–то до нее донесся ее же голос:

– В этой штуковине есть камера? А я–то думала, что это шедевр Дега.

– Наверно, так и есть. Гарри без зазрения совести разрушит невозвратимо любой предмет искусства, если того требуют собственные нужды. Тут повсюду камеры. Ван Дорн любил быть в курсе того, что происходит вокруг него, и сам не возражал против публики.

– Почему вы говорите в прошедшем времени? Он что, уже мертв?

– Насколько мне известно, нет. Сомневаюсь, что Рено не подчинится моему приказу, когда дело дойдет до чего–то такого. Ступайте в постель.

Как она и боялась, он был прекрасен весь. Большинство англичан склонны к бледности и тощие, как щепки. У Питера же была загорелая золотистая кожа и отлично очерченные мускулы, и Женевьева уже знала, какова на ощупь его теплая, сильная плоть.

– Теперь я вижу, почему вы используете секс, когда другие виды оружия изменяют вам. Вы очень привлекательны, я бы решила, что женщинам трудно сопротивляться вам. И мужчинам, – добавила она.

– Это не последнее средство, к которому я прибегаю, Женевьева, – сказал он. И повторил: – Ступайте в постель.

Вообще–то, она уже слегка почувствовала какую–то незащищенность. Потому беспрекословно забралась в огромную кровать и скользнула под тонкотканные простыни.

Нет, – бросил Питер и сорвал покровы, откинув их вне досягаемости на пол. – Ложитесь на спину.

Что он сделает, если она попытается сбежать? Бросится ли за ней, ударит? Или еще хуже: даст ей уйти?

Она легла на подушки и в кои–то веки порадовалась, что плохо видит. И еще бы здорово набраться. Или накачаться таблетками, затеряться где–нибудь во времени и пространстве, там, где в жилы не проникнет паника и не устроит там свои танцы.