Холодный апрель

Снова они плутали в молочном пространстве, сворачивая с одной дороги на другую, пока не выехали на какой-то широкий перекресток. Здесь Луиза остановила машину и вышла. Было очень тихо, ниоткуда не доносилось ни звука, и черные, приподнятые над серыми лугами насыпи дорог, уходящих неизвестно куда, белые полосы и стрелки на асфальте, яркие дорожные указатели на обочинах, — все это как будто было в каком-то фантастическом, сказочном кино.

— Вот здесь он погиб, — сказала Луиза.

— Кто?

— Один человек. Русский… — Замялась на миг и добавила: — Немец. Русский немец. Такие жили у вас.

— Они и сейчас живут.

— Жили… На Волге… Он рассказывал мне о Волге, и я запомнила.

Она медленно ходила по перекрестку, осматривала указатели, заглядывала в кюветы.

— Дорог тогда таких не было. Но я запомнила место. Вон оттуда они прилетели, со стороны моря. В ясную погоду отсюда видно Бурхаве. Маленький городок на берегу. Мы туда сейчас поедем.

Еще раз оглядевшись, словно проверяя, не забыла ли чего, она полезла в машину. Но еще посидела, тяжело положив руки на руль, словно не решалась трогаться с этого места.

— Вам не интересно?

— Почему же? Интересно.

Мало, конечно, было интересного для него в этой истории, и вместо того чтобы торчать тут, среди болот, он предпочел бы теперь послоняться по центральным улочкам Ольденбурга. Но выказывать это свое настроение, он понимал, не следовало. Похоже было, что память об этом «русском немце» дорога Луизе, и требовалось хоть как-то выразить свою небезучастность.

— Когда это случилось? — спросил он.

— Я же говорю — в войну! — удивленно воскликнула Луиза. — Какой вы невнимательный. Я же говорю: они с моря прилетели. Английские, а может, американские самолеты, не знаю. А тут их вели…

— Кого?

— Заключенных! — Луиза почти выкрикнула это, и Александр удивился ее непонятному волнению. — Тут и англичане были, а они — бомбами!..

— Может, думали: колонна солдат?

Луиза нервно пожала плечами и тронула машину. Еще какое-то время ехали во все более редеющем тумане. Потом впереди показались дома, и машины откуда-то взялись, зачастили по нешироким улицам.

Когда пересекли этот крохотный городок, увидели на другой его окраине высокую земляную насыпь. Оставили машину на стоянке возле насыпи и полезли вверх по крутой лестнице. Сверху увидели море. Белесое, оно сливалось с белесым небом, и если бы не черная широкая отмель, то можно было подумать, что никакого моря нет, что это небо подступает к самому берегу.

К морю надо было подойти обязательно, — это Александр загадал, еще когда они ехали сюда, — и ополоснуть в нем руки. Шутка ли, этак небрежно сказать потом, в Москве: «Вымыл руки в Северном море…» Он пошел по скользкой дамбе, — был отлив и море ушло довольно далеко, — оглянулся на середине. Луиза стояла на месте, смотрела вслед. Ее фигура казалась очень одинокой на этом пустынном берегу, и он почему-то заторопился дойти до конца мола, чтобы поскорей вернуться.

— Летом тут масса народу, — сказала она, когда Александр вновь подошел к ней.

— Тут же холодно.

— Летом бывает жарко. Люди купаются… В сезон снять дом здесь, в Бурхаве, очень дорого.

— А теперь куда поедем? — спросил он.

— Вы все торопитесь? — укорила Луиза.

Он решил подыграть ее тщеславию, сказал весело:

— У вас здесь столько интересного. Хочется все посмотреть.

— Сейчас поедем в Норденхам. Там будем обедать. Я созвонилась с друзьями, и нас ждут. С вами желает поговорить одна женщина. Она родилась в России.

— Тоже из русских немцев?

— Другое, совсем другое! — Луиза даже сморщилась, так ей почему-то не понравилось это сравнение. — Она немка, приехала из России еще девчонкой, сразу после вашей революции.

В Норденхаме они были через четверть часа, возле реки нашли ресторан, где была назначена встреча. Приглашенные уже ждали. Четыре старушки, четыре «божьих одуванчика», смотрели на него, как на заморское диво. Он сразу узнал «русскую немку». То ли во взгляде ее был какой-то иной интерес к нему, то ли просто потому, что возле нее на тарелочке лежал хлеб. Он уже знал, что за обедом немцы предпочитают обходиться без хлеба.

— Адель Романовна Герман, — по-русски представилась ему эта самая старушка. Говорила она чисто, что сразу отличало человека, знавшего русский с детства.

И заговорила, заговорила обрадованно, словно век ждала этой минуты поговорить, отвести душу. В пять минут Александр узнал, что ее предки переселились в Россию еще в начале прошлого века, что отец был купцом, что дома они говорили только по-немецки, а на улице по-русски, что, когда переехали в Германию, все стало наоборот: на улице — немецкий, а дома — русский. Отец не хотел, чтобы дети забывали русский язык. Ее увезли из России в девятилетнем возрасте, но она все помнит. Помнит морозы. Потому что при 20 градусах дети не ходили в школу. Тогда на каланче вывешивались черные шары, и они, дети, все смотрели, есть шары или нет.