Холодный апрель

Обедать Вальтер повел в универмаг. Переходя с эскалатора на эскалатор, через пестрые, яркие, многоцветные, шумные торговые залы добрались до пятого этажа, где была, как сказали бы в Москве, столовая самообслуживания. Прогулялись с подносами, взяли что-то мясное на больших глубоких тарелках, поставили по бокалу пива и уселись за пустующий столик. Обед был сытный, но довольно скромный, и Александр подумал, что немцы все же скупы. Приехал бы Вальтер в Москву, Александр непременно потащил бы его не просто пообедать, а основательно посидеть если не в «Берлине», то в каком-либо ином первоклассном ресторане. Выложил бы ползарплаты, но не ударил в грязь лицом. Иностранец как-никак, друг его друзей. Но он заставил себя не больно-то придираться и ел молча, утешая себя старой поговоркой о своем уставе, с которым негоже лезть в чужой дом.

— Вы могли бы жить у нас? — неожиданно спросил Вальтер.

— Как видите, живу, не хвораю.

— Нет, остаться и жить?

— Как это?

— Очень просто. Бывает же, остаются.

— Просто? Хм… А чего мне тут делать?

— Работать.

— Работать не могу. Посольство ФРГ разрешило мне въезд в страну как раз на том условии, что я не буду требовать работу. И штамп в паспорте поставили.

Он решил свалять дурака, и Вальтер прекрасно его понял.

— Я спрашиваю в принципе, — сказал он.

Александр задумался. Если и в самом деле мысленно примерить на себя эту жизнь? Не просто приехать, нахватать сувениров, попить пива и — до свидания, а жаться над каждой маркой, таиться от друзей, когда хочется отвести душу искренностью, рассчитывать каждый пустяк, прикидывая, нужно ли делать то или это?.. Не-ет!.. Безалабернее наша жизнь, но и открытее, нерасчетливее, но и душевнее…

— Пожалуй, не смог бы.

— Почему?

— Да вот ведь… — Он задумался, как бы сказать, чтобы не обидеть. — Живете вы, конечно, богато: хожу по магазинам и… балдею, — не найдя подходящего слова, добавил он по-русски.

— Что такое «балдею»?

— Ну, в общем, есть на что посмотреть. — Ему не хотелось влезать в лингвистические дебри. Да и как объяснишь? — Магазины богатые, ничего не скажешь, но к ним быстро можно привыкнуть…

— Да-да, привыкаешь.

— Вот ведь что любопытно: хожу я и думаю вовсе не о том, что бы себе купить. Ничего мне не нужно, понимаете? Хотелось бы купить и то и это, но — для родных, для друзей. Только и думаю, как приеду домой, да как буду выкладывать подарки, да как все обрадуются. А?..

Вальтер молчал. Понимал ли, нет ли, — не догадаешься. Очень хотелось разжевать эту мысль, сказать, что у них тут все живут собой, учитывая каждую сегодняшнюю трату, чтобы потом не оказаться в безденежье. А его финансовые заботы дальше одной получки не распространяются: есть деньги — можно тратить, нет — перебьемся. Ничего не сказал. Не был уверен, что хорошо это — не думать о завтрашнем дне. Не получилось бы, что кичится легкомыслием.

Порой человек видит не то, что вокруг, а к чему у него есть настрой. До этого разговора кидались ему в глаза одни красоты. Но когда возвращались к машине, он вдруг задержал взгляд на музыканте, игравшем на аккордеоне какую-то печальную мелодию. Стоял он в туннельном переходе под дорогой, где было сумрачно и холодно, — сквозило, как в трубе, — и Александру все казалось, что музыкант не сжимается над своим аккордеоном в такт музыке, а просто ежится от холода.

У выхода из того же туннеля они едва не запнулись за вытянутые поперек тротуара длинные ноги какого-то немытого и нечесаного парня, сидевшего у стены. Парень сидел с закрытыми глазами и, похоже, спал, но небольшую картонку с какой-то надписью держал крепко. Александр не наклонился, чтобы прочесть надпись: не любил алкашей.

— Там написано «Я голоден», — сказал Вальтер таким тоном, будто он все тут заранее знал. И добавил с мстительной иронией: — Вы ведь только и думаете, что о других, отдайте же ему свои деньги.

Александр оглянулся: парень был явно не в себе, не алкаш, так наркоман. Но назло Вальтеру захотелось бросить парню хотя бы одну марку. Он вернулся, но ни кружки, ни шапки рядом с парнем не нашел. Подумав, положил белую монету на острое обтянутое серой грязной брючиной колено и пошел прочь. Сзади кто-то засмеялся, но он не оглянулся. Он не чувствовал никакого удовлетворения от этой милостыни, ему почему-то было стыдно.

Когда проезжали через привокзальную площадь, Александр увидел на стене размашистую надпись: «Nur Banken sind frei!» — «Только банки свободны!» Сказал о ней Вальтеру. Тот мотнул головой в сторону, но ничего не ответил. И Александр не знал, что еще сказать. Надпись была, по его мнению, донельзя правильной, он искал в душе своей какой-либо отклик и ничего не находил. Пусто было в душе. Чужая боль не болит? Он оглянулся, но надписи уже не увидел: ее заслонил угол соседнего дома.

Обратно ехали так же быстро, не ехали — летели.

— Хотите посмотреть, как я живу? — спросил Вальтер, когда за обочиной промелькнул большой трафарет — «Oldenburg».

— С удовольствием.

— Только заеду, куплю молока к чаю.

— Молоко — это хорошо, — сказал Александр. Стакан молока — было как раз то, чего ему сейчас больше всего хотелось.