Хольмганг

– Положи свою секиру, Годфред Боец, а ты будь, пожалуйста, поспокойней, Гогри Иноземец, если хочешь стать ярлом, достойным отца. Знал бы, что мои истории доведут вас до распри, лучше бы утратил на время свой дар сказителя! Здесь врагов нет. Наш враг там, в чаще. Уходит от погони, которая никогда не завершится успехом, если мы будем грызться между собой по каждому мелкому поводу. Не желание напугать вас или поведать юному ярлу что-то новое о вервольфах двигали мной, когда я две недели скрашивал ваш вечер историями, которые имеют плохой конец. Просто я не хотел, чтобы вы даже на мгновение забывали свою цель. Когда идёшь на войну, нельзя даже мгновения думать об отдыхе среди родных фиордов. Пока враг не разбит, в каждой вашей мысли должна быть война. На охоте то же самое. Позволишь себе хоть на мгновение забыть, где ты, и зверь не упустит шанса. Или он уйдёт, или несколько викингов не вернутся домой.

Скальд говорил убедительно. Годфред положил секиру, а Гогри Иноземец попросил у него прощения и разрешил всем ложиться спать. Первое дежурство, самое тяжёлое, он опять взял на себя, вторым должен был сторожить костёр Годфред, утренние часы достались Олафу из племени русов. Скальда, щадя его возраст, Гогри к дежурствам не допускал. Он вообще не хотел брать в такую опасную погоню такого старого человека, но певец настоял, и, как вскоре выяснилось, не зря. До того как открыть в себе дар сказателя, Скульдольф был неплохим охотником. Если бы не он, они бы уже давно потеряли след хитрого зверя.

Каждый из трёх воинов был старше Гогри и он был ярлом не их племени, но никто не оспаривал право Иноземца командовать. В конце концов, это его месть и его охота.

Годфред лёг быстро, а Олаф-рус и бродячий скальд задержались возле костра. На старика по ночам нападал аппетит, а у русского викинга были свои причины не спать.

– Да, жуткие это существа – вервольфы, – первым начал разговор Гогри, завернувшись плотнее в плащ – юноша, воспитанный на юге, ещё не до конца привык к холодам сурового севера. – Демоны и бесы мессианской веры и вполовину не так страшны.

Скальд отечески улыбнулся и сказал:

– Я видел книги миссионеров. Миниатюры, где демоны терзают грешников, способны напугать не меньше, чем изображения чудовищ нашей с тобой родины.

Юноша помотал головой.

– Нет. Я за всю жизнь не встречал человека, который на самом деле видел демона, а первое, что увидел в доме родного отца – чучело полузверя-получеловека. И повсюду рассказы людей, которые принимали в участие в охоте на оборотней. Беса интересуют в первую очередь грешники, жаждущему мяса вервольфу наплевать на праведность жертвы. И самое главное, любому исчадью ада достаточно показать крест, на котором умер Мессия, чтобы он в ужасе испарился, а ваши чудовища равнодушны к амулету Тора или Одина.

– И ты жалеешь, что отрёкся от мессианской веры?

Вопрос скальда не застал юношу врасплох. Чувствовалось, что он сам не раз его себе задавал.

– Не знаю. Клянусь крестом Месс, то есть молотом Тора, не знаю. Но что сменил бытие единственного внука богатого землевладельца на жизнь сына знатного ярла – об этом я не жалел никогда. Я обиделся на слова нашего славного секироносца, когда он заявил, что только жизнь морских разбойников – настоящая, а ведь он прав. То, как я проводил время у деда, против того, что я делаю на родине отца, это. Я не знаю, как лучше сказать. Я не обладаю даром сказителя, как ты, Скульдольф, а риторику освоил для имперца из рук вон плохо, и поэтому не знаю, как выразить свои чувства так, чтобы и ты, и Олаф поняли, какая тоска быть внуком богатого землевладельца. Здесь всё другое. Здесь всё… настоящее! Да, лучшего сравнения, чем Годфред, я не подберу. Как вкусна рыба, которую поймал сам, насколько интересней самому сидеть на скамье гребцов, чем когда твоего верблюда ведут под уздцы! Боги Асгарда, что может быть интересней, чем учиться сражаться с оружием и без него, и насколько эти занятия увлекательнее имперской школы и домашних уроков заезжих педагогов! Я ещё не был ни в одном сражении, но жду этого момента так, как ничего и никого не ждал в роскошном доме богатого деда. Там ничего не ждёшь, там один твой день похож на другой, а здесь каждый час узнаёшь, мужчина ты или недостоин носить оружие.

Настала пауза. Гогри, несколько смущённый таким потоком собственных откровений, боялся посмотреть скальду в глаза, а тот неторопливо жевал мясо с терпкими приправами. Эти приправы он постоянно носил с собой и из-за них получил странное для сказителя прозвище Повар. Запах у редких трав был ещё тот. Гогри и Олаф быстро к нему привыкли, а Годфред каждый день грозился выбросить вонючий мешок. Впрочем, даже сделай он так, спастись от запаха это не помогло бы – старик насквозь пропах своим травяным сбором.

Олаф тоже молчал. Он словно был сторонним наблюдателем в этой беседе юноши и старца.