Холм псов

– Нет, кое-что другое забыла. Забыла спросить ее. О рецепте для тебя. Она бы сразу и выписала, на этот твой ксанакс, сколько захочешь, – она не смотрит на меня, когда говорит это, глядя на дорогу. Каждый раз, когда кто-то обо мне думает, я чувствую себя дура дурой.

Миг-другой мне хочется просить ее, чтобы мы развернулись, чтобы вырвали у Добочинской все возможные рецепты на весь ксанакс мира, но вместо этого я говорю:

– Нет, знаешь, спасибо. Спасибо, Агата. Мне и так нужно бы сделать паузу.

И чтобы забыть о собственном перехваченном, испуганном горле, я быстро возвращаюсь к предыдущей теме.

– Молодой Бернат еще не приехал в Польшу, верно? Не приехал на похороны отца?

В моем кармане звонит телефон. Я стараюсь не обращать внимания. Наверняка это Миколай.

– Говорил, что в Британии плохая связь. Что приедет скоро. Не знаю даже, не сегодня ли. Но ведь она с ним постоянно в контакте, – говорит Агата, словно сама начиная что-то понимать.

Я закуриваю новую сигарету, открываю окно, пытаюсь выгнать дым наружу.

– У него там хорошая работа, да?

– Да, по сути, неясно, что за работа. Может, только так говорит. Может, вкалывает на заводе. Бернат этим не хвасталась, – говорит Агата, въезжая на Известковую.

– Даже если бы он работал на заводе, билет на «Виззэйр» – это триста злотых, – отвечаю.

Агата останавливает машину неподалеку от дома. Вспыхивает нервная собачья симфония, к которой я уже начинаю привыкать.

– Юстина, о чем ты? – спрашивает Агата.

– На какой они связи? Бернат и ее сын? Разговаривали? Через «вайбер»? «Скайп»? Или только эсэмэсками? – спрашиваю я.

«Нет, это не они, – думаю через мгновение. – Это не они тут плохие. Это некто совершенно другой».

Снова брякает мой телефон, я снова не вынимаю его из кармана.

– Не знаю. Не помню, – отвечает, задумавшись, Агата.

– Только писал. Я помню, что она говорила тогда вечером, когда мы возвращались из управления. Что она не может до него дозвониться. Что вот уже некоторое время он не отвечает на звонки, – говорю я и чувствую, как начинаю глубоко дышать.

Мне кажется, что я вдруг увидела истину. Словно добралась до самой дальней точки Зыборка и ударилась головой в окрашенные кулисы. Я должна была сразу догадаться. Проклятие, ведь когда человек решает, что люди в основе своей плохие, то начинает догадываться обо всем, причем – быстро.

– Агата, вам нужно отсюда уехать. Нам всем нужно отсюда уехать, – добавляю я, и снова у меня сухо во рту, и я говорю уже тише, не дышу, скриплю тише, чем шепот.

– О чем ты? – Агата смотрит на меня, словно бы я тяжело больна.

– Это мясо, мясо, которое было у него во рту, это тело его сына, – говорю я тихо.

– Господи Исусе, Юстина, что ты говоришь? – еще тише отвечает Агата.

Я выхожу из машины. Опираюсь о дверь, глядя на бледно-серые кубики домиков, на кирпичики, покрытые рубчатым узором. Закуриваю. Во мне поднимается страх. Этот страх расслабляет суставы, ломает хрящи. Я чувствую, как у меня вот-вот отвалятся руки и ноги.

– И его сын все еще там, – говорю я.

– Погоди. Погоди. Спокойно, – говорит Агата. – Я позвоню ей. Спрошу, правда ли он должен был сегодня прилететь. Вот только телефон у меня дома.

Мой телефон снова брякает. Я вынимаю его из кармана.

– Тогда иди. Иди и сделай все сейчас, – отвечаю я, глядя на экран. Страх превращается в жуткое напряжение, в отвращение, в рефлекс.

– Иду. Иду, – говорит явно напуганная Агата.

Исчезает в доме, а я, наконец, провожу пальцем по экрану телефона, сильно зажмуриваюсь, словно бы хотела проснуться в другом месте, и говорю:

– Слушаю.

– Мы пытались тебя защитить. Как я тебе и обещал. Знаешь, я ведь выполняю обещания. – Его голос такой привычно глубокий, мягкий, черный, словно теплая смола. Я сразу вижу Его тень над собой. На лавке в сквере на Мокотове. Старушку с сигаретами. Подарок в мусорке.

– Защитить? – спрашиваю. «Говори тихо, Юстинка, говори тихо, – повторяю себе мысленно. – Все эти соседи, все эти собаки не должны слышать, как ты орешь».

Невольно начинаю идти в сторону леса.

– К главному приходили. Звонили. Они бы тебя сразу заткнули. Наверняка несчастный случай, проще всего перерезать тормозной шланг, – говорит Он.

Я слушаю Его. Каждый звук, который Он произносит, будто кулак, который лупит меня в зубы.

– Ну и что? Это была бы ваша проблема? Принимаете на себя такую ответственность? – спрашиваю.

– Да, принимаем на себя такую ответственность, – отвечает Он.

И прежде чем я успеваю что-то Ему ответить, уже стою перед стеной леса. Вынимаю новую сигарету, но только смотрю на нее, дыхание у меня настолько неглубокое, что если закурю, то просто-напросто задохнусь.

– Статью писали три разных человека в редакции. Материалы я отдал им лишь по их четкой просьбе. Да, и я скажу эту мерзкую фразу: они должны были тебе позвонить, – когда Он говорит это, я слышу худшую Его черту: заботу.

– Да на хрен вас всех, – отвечаю Ему тихо и сквозь слезы. Насколько сильно можно дать себя трахнуть и унизить?

– Но будут первые задержания. Уже скоро, – говорит Он.

– Да отстань ты на хрен, отстаньте вы на хрен все, – повторяю я.