Холм псов

– Возьми. По крайней мере, хоть что-то вам дам, – говорит мужик.

Это украинская подделка «кэмела». Вынимаю ее из мятой, мягкой пачки. По крайней мере, она просто желтая, на ней нет фото пораженных раком органов или дырок в глотках. Я закуриваю, дым резкий, закладывает нос, но даже так я чувствую весну, невыносимый, свербящий запах жизни.

– Езжайте, нам и правда ничего не нужно, – мужик машет нам рукой. Все пальцы у него – это обрубки, обрезанные наполовину. Я замечаю это только сейчас.

– Не пейте. Так отец передавал, – говорю я, машинально ища в кармане ключи.

– Ваш отец – король. Золотой король, – мужик широко открывает рот, показывая несколько одиноких зубов.

– Король севера, – говорю я, сам не понимая отчего. Мужик хохочет, захлебывается смехом несколько секунд.

Я еще раз смотрю на квадратный белый дом, который на солнце напоминает огромную белую бумажную лампу. Два других дома тоже начинают белеть, правда, пока что – едва наполовину, белые куски стиропена выглядят так, словно они ползут на крышу, но пока что остановились на уровне первого этажа. Перед одним из домов стоит одинокая бетономешалка, прикрытый сеткой штабель досок, призма одинокой бетонной плиты.

Из дома выходит ребенок. Ему года четыре, это, кажется, мальчик в колготках и маленькой толстовке с капюшоном. Отчаянно сосет палец, будто бы его поранил, и говорит:

– Добрый день.

– Добрый день, милый, – отвечает Каська, приседает перед ним и вынимает из кармана куртки чупа-чупс. Снимает с него целлофан, ребенок открывает рот, засовывает туда сладость вместе с пальцем.

– Не перестанешь, да? Не перестанешь? – спрашивает Каська, гладя его по голове.

Из свитера торчала ее покрасневшая шея. У обоих, и у нее, и у Дарьи, настолько белая кожа, что она моментально обгорала на солнце.

Я машу рукой мужику, который похож на засохшее мертвое дерево, не пережившее зимы, особенно сейчас, когда он неподвижно стоит с рукой, поднятой для прощания, а сосущий чупа-чупс беловолосый ребенок чапает вокруг него, словно пытаясь зачаровать.

Он все еще стоит, когда мы садимся в машину и когда выдвигаемся в сторону Зыборка, и стоит, когда мы едем по все еще не асфальтированной дороге под ветками уже зеленеющих деревьев, и только когда поворачиваем на Пепельный Сад, исчезает.

Я переключаю скорость. Еду быстрее, вхожу в поворот.

– Осторожно, – говорит Каська.

– Никого нет, – отвечаю я.

– Они любят появляться внезапно, выезжая из леса, – говорит она.

– Я успею затормозить. Вот увидишь.

И еду еще быстрее, словно ей назло.

Каська кладет мне руку на плечо. Рука ее постепенно перестает мне докучать, появляясь так внезапно. Становится просто приятной. Теплой.

– Я разговаривал с ней пару дней назад, – говорю я. Выстреливаю этой фразой, выталкиваю ее так, как откупориваемая бутылка выбрасывает пробку.

– Ты не обязан с ней говорить, – отвечает Каська. – Я ведь все понимаю.

Я качаю головой. Кто-то выезжает из леса на велосипеде. Я притормаживаю. Это какая-то пожилая дама в болоньевой лоснящейся куртке. Я проезжаю мимо и снова поддаю газу, сбрасываю скорость только перед Зыборком.

– Ты не можешь привыкнуть к тому, что тебя кто-то понимает, – она убирает руку. Опускает стекло. Запах деревьев втекает внутрь.

– Я разговаривал с Юстиной.

Может, она права, и я просто уговариваю себя, что Каська не хочет слышать имя моей жены – а на самом деле это я не хочу его произносить.

– И что? – спрашивает она.

Я останавливаю машину на обочине. Включаю аварийки. Выхожу из авто, опираюсь на дверь. Мне бы еще одну сигарету. Может, Гжесь какие спрятал. Я открываю дверь, перегибаюсь через Каську, копаюсь в мусоре, заполняющем бардачок. Вываливаю все ей на колени, но она не реагирует. В самой глубине. Пачка. Пустая. Ну вот же сука.

– Расслабься, – говорит Каська.

Я снова опираюсь на машину, смотрю в лес. Каська сбрасывает вещи из бардачка на пол, становится рядом. Как и под домом в Колонии, тут все покрыто уже зеленью.

– Это было в первый раз. До этого она не отвечала.

Не отвечала на звонки несколько месяцев. Я звонил ей по несколько раз в день. Писал мейлы. Через какое-то время эти мейлы уже были лишены всякого смысла – я просто вписывал знак вопроса, один или несколько, в тему – и отсылал пустые сообщения. Пытался дозвониться до нее по Скайпу. На Фейсбуке она меня заблокировала и расфрендила. Я пытался дозвониться до ее матери, кузин. Звонил подругам, двум, чьи номера у меня были. Никто не отвечал. Не брал трубку и не писал.

В ту ночь на Холме Псов она даже не зашла домой. Должно быть, кому-то позвонила, кто за ней приехал. В комнате наверху остались ее вещи. Запакованные в ящики бумаги, одежда, книги, компьютер. Я не заглядывал туда, даже не входил в ту комнату, спал внизу, на диване перед телевизором.

– Она позвонила сама. С другого номера, – добавил я.

Каська ничего не ответила. Ждала, что я скажу дальше.