Холм псов

– Не мог выдержать, – отвечает Каська и тычет в Ярецкого ногой. – Этот говорил, что его отец все порешал. Что молодой Бернат хотел во всем признаться, хотел написать явку с повинной, но отец первым поехал в полицию и сказал, что у сына нервный срыв, что, мол, его подруга, что может нести всякую чушь. Бернат говорил, что покаялся, думал, что ксендз сумеет что-то сделать. Что пойдет в полицию. Что выдаст его. Но ксендз же, известное дело, был братом его отца. Дал тому понять, что обо всем знает. Сказал, что молодой Бернат поговорит об этом с Богом на Страшном суде. И что должен теперь до конца жизни делать хорошее. Так сказал брату.

– Но ты в полицию не пошла? – спрашиваю я.

– Естественно, пошла, – отвечает Каська. – Мне дали пончик, как раз был Жирный четверг.

– Миколай, – Юстина поворачивается ко мне. Делает это слишком резко. Шипит от боли.

– Прости, что мы тебя обманули, Юстина. Что тебе пришлось написать ложь в тех статьях. Но иначе не было бы дела, – говорит Гжесь, словно самому себе.

– О господи, помогите! – скулит Ярецкий. – Люди, помогите, помилуйте!

Квадратные дома в районе Дарьи, рассыпанные ладонью пьяного великана, маленькие квадратные дома, и там мать Дарьи, стонет в коридоре.

Гизмо просто ходил неподалеку. Ходил и выл. Ходил и выл, чтобы нечто оставило его в покое. А перед этим окунул руки в кровь. Мацюсь окунул ему руки в кровь, что стекала на тротуар.

– Их отец спросил меня, когда я пришла к нему: «Кася, как я могу в это поверить, ведь я не могу просто на слово», – Каська закуривает сигарету.

Подходит и подает одну мне, а потом – Юстине.

Псы на минутку перестали лаять. Тишина – мощная и чистая.

– А я сказала: «Господин Томаш, вы не должны верить мне на слово», – громко говорит Каська.

– Сюда! – кричит в темноту Гжесь. Кто-то оттуда выходит. Появляется фигура в свете фонаря. Это Ведьмак. Идет медленно, что-то тянет его к земле. Он держит две большие белые пластиковые канистры.

– А их отец ответил: «Нет, ну, мы должны этим заняться, Кася». Он так всегда говорил. Каждому, кто к нему приходил. За помощью. На любую просьбу. Так говорил: мол, мы должны этим заняться.

– Миколай, – снова произносит мое имя Юстина. – Миколай, сделай что-нибудь. Сделай что-нибудь, так ведь не может быть. Чего-то такого не может быть.

– Не могу ничего сделать, любимая, – говорю я.

– Миколай.

– Я очень сильно хотел, чтобы это случилось, – говорю я.

Так должно было случиться с самого начала. Тогда, на площади Спасителя, я лежал, а она стояла. В этом и состоял наш брак. Это было его содержание. Теперь поднялся я.

Ведьмак ставит канистры на землю, а Гжесь толкает его так сильно, что Ведьмак едва не падает.

– Сука, бля, ты зачем ее туда бросил, это моя невестка, ты, клоун! – кричит Гжесь и снова толкает Ведьмака, но тот не отвечает, не падает, смотрит на него. – Спрашиваю, ну, ты же ей руку сломал, и только не нужно здесь херни о Боге!

Ведьмак молчит, наконец, после нового толчка, падает на землю.

– Она хотела познать истину, – отвечает тихо, уже лежа. – А я не могу врать.

– Да оставь его, – говорит Каська.

– Я не могу врать, – спокойно повторяет Ведьмак, вставая с земли.

– Я звоню в полицию, – Юстина шагает вперед. – Я звоню в полицию. Скажи ему, чтобы отдал мой телефон. Я звоню в полицию.

– Отдай ей телефон, – говорит Гжесь.

Ведьмак вынимает телефон из кармана, подает Гжесю. Гжесь вручает его Юстине.

– Ты ведь знаешь, что мы правы, – Гжесь стоит, остановившись на полудвижении. Здоровая рука Юстины трясется так, что не может разблокировать телефон. Все смотрят на нее, как она пытается это сделать, как ей, наконец, удается, как она приставляет телефон к уху.

– Алло? Алло? Я дозвонилась… – начинает она.

На той стороне слышен хрип.

– Алло? – повторяет она. – Я хотела сообщить… Алло…

Кричит довольно громко. Мы молчим. Никто из нас ей не мешает.

– Вы меня слышите? – повторяет Юстина. – Вы меня… Сука.

Отодвигает телефон от уха. Потом пытается еще раз дозвониться. Безрезультатно. На этот раз никто даже не принимает звонок. Наконец она отказывается от попыток, прячет телефон в карман.

Я заступаю ей дорогу. Хватаю за здоровую руку.

– Что ты делаешь? Пусти меня. Ты идешь со мной! – кричит Юстина.

Я сжимаю ее руку сильнее.

Еще не знаю, должна ли она остаться или уйти.

– Пусти меня, Миколай! – кричит она и бьет меня по лицу. Я не реагирую. Удар – это просто щиплющее тепло на лице, тепло, которое немедленно исчезает.

– Подумай о тех людях, о которых ты писала. О том парне, Кирилле.

– Отпусти меня. Ты идешь со мной.

Кажется, я улыбаюсь, когда она это говорит.

– Подумай о них. Было обвинение? Кто-то их арестовал? Нет, никто даже не может публично обнародовать их имена. Из-за защиты персональных данных.

– Это убийцы, Миколай.

Я притягиваю Юстину к себе, легонько, но она все равно кричит от боли и отталкивает меня здоровой рукой.

Она красавица. Я не заслуживаю такую красивую женщину. Когда она впервые передо мной разделась, я расплакался, из-за чувства возвращенного достоинства.

Она красавица, но ее место – совершенно в другом месте.

Нельзя трусить, убегать от того, чтобы решать дела.