Холм псов

Мигает контролька на панели. Заканчивается бензин. Я оглядываюсь. Ярецкий все еще на заднем сиденье. У него подвернуты ноги, голова опирается на откинутые в сторону руки. Кажется, он спит, но если бы человек спал в такой позе, то через пару минут проснулся бы от боли. Я начинаю смеяться, а когда перед нами, в конце Костюшки, вырастает одинокий «Орлен» [128],– начинаю смеяться еще сильнее.

– Охренеть, – говорю я, и ничего разумнее произнести не могу.

Гжесь подъезжает к бензоколонке. Выходит из машины. Всаживает конец пистолета в бак. Вынимает, когда на счетчике ровно пятьдесят злотых, до последнего гроша. Я смеюсь, совершенно не желая смеяться. Пусть кто-то остановит эту карусель смеха.

– Иди заплати, – говорит он.

– Он, – показываю я на Ярецкого.

– Он пьяный, спит, – отвечает Гжесь. То, что танцевало в его глазах, теперь танцует по всему телу, хочет выйти наружу, вот-вот оторвет ему руки и ноги.

– Нет, он не пьяный и не спит. Что ты хочешь с ним сделать? Что ты, сука, наделал? – спрашиваю я и снова смеюсь. Изо рта Ярецкого свисает длинная и густая сосулька слюны, которая вот-вот капнет ему на штаны.

Гжесь всовывает голову в окно машины. Пахнет бензином, потом и чем-то горьким, словно больной – антибиотиками.

– Иди заплати, – повторяет он и всовывает мне в руку сто злотых.

Когда я встаю перед дверью заправки, он добавляет:

– Купи мне кофе и хот-дог, а себе хот-дог и пол-литра водки, плюс колу.

– Пол-литра водки, – повторяю я.

– Чтобы справиться.

– Чтобы справиться?

– Сейчас я все тебе расскажу. Иди. Иди, нахер!

Внутри заправочная станция выглядит чисто, но воняет так, словно ее работники с утра ежедневно и ритуально ссут по углам. Моча и средства для мытья. Внутри напротив продавца стоит мужик в рубахе и берете, ему около шестидесяти и, как мне думается, его кардиология – в широком смысле слова – со дня на день поблагодарит его за сотрудничество. Из-за этого ситуация настолько смешна, что я и сам начинаю хохотать.

– Что тебя так рассмешило? – спрашивает он.

– Извините, все нормально, – отвечаю я, давясь хохотом.

– Нет, бля, что именно кажется тебе смешным?

Чтобы не смотреть ему в глаза, я выглядываю наружу. Рядом с колонкой, из которой мы заправлялись, нет никакой машины.

– Господа, спокойнее, – продавец берет у мужика деньги и отдает ему сдачу, а мужик толкает меня плечом: мой смех никак не заканчивается, растет в теле, как дрожжи или рак.

Может, он решил отъехать с почти пустым баком. Может, высадил меня здесь, чтобы я не был связан с тем, что происходит.

– Да чтоб ты, уебок, до смерти так досмеялся, – говорит мужик, перед тем как выйти.

– Что вам? – спрашивает продавец.

– Что? – отвечаю я.

– Что вам?

Ему за тридцать, у него редкие, жирные от геля волосы, торчащий из-под форменной рубахи и словно бы приклеенный к худому телу живот.

Я говорю, что мне нужно. Он спрашивает, с каким соусом хот-доги. Не знаю, с каким соусом хот-доги. С любым соусом. Номер колонки. Не помню. Ближайшая к окну. Где сейчас никого нет. Не знаю, на хрен, какой бензин. Наверное, обычный. Очищенный. Не помню.

Прячу сдачу в карман. Когда я выхожу наружу, ловлю краем глаза обложку диска на вертящейся стойке, оцененного в девять девяносто девять. «Каратель», даже не знаю, какая часть, на обложке виден мощный чувак, немного похожий на того, что был в комиксе, с черепом на обтянутой черным латексом грудной клетке.

– Верь ему, – говорит он мне. У него смешной голос, словно бы синтезатор Ivona одним махом выпил сотку денатурата.

– В последний раз, когда мы говорили, ты хотел дать мне свой пистолет, – напоминаю ему.

– И что бы ты тогда сделал?

– Не знаю. Понятия не имею, – признаюсь я.

– Вот именно. А теперь – знаешь?

– Что? – спрашивает меня человек за прилавком.

– Верь ему. Это нужно сделать. Вот увидишь. Верь ему, – говорит Каратель и возвращается в неподвижное бытие обложки диска.

Снаружи Гжеся не видно, не видно и машины, и не видно Ярецкого. Я иду, немного не понимая, в какую сторону и зачем.

Гжесь останавливается у меня на дороге с писком шин. Открывает дверь.

Ярецкий все еще на заднем сиденье. Я даже не знаю, дышит ли он.

– Мы чуть покружим без цели, перед тем как поедем туда, куда поедем, время есть, – говорит Гжесь, когда мы минуем зеленый указатель с перечеркнутым названием города.

– Пей, – показывает он мне на бутылку водки. – Выпей как можно больше. Лишь бы не заблевался. Сегодня все закончится. Сейчас ты все узнаешь, – Гжесь поглядывает в зеркальце заднего вида, но позади – только тьма и одинокие фары. – Пей.

Я открываю бутылку. Теплая водка ужасно воняет.

Пью, а потом пью еще и колу, но от этого могу только протрезветь. Большая рука держит меня двумя пальцами, как мертвую муху. В любой миг может отбросить куда угодно, но не делает этого. Вместо этого выдергивает из меня провода, один за другим.

– Изменит ли это хоть что-то, когда я все узнаю? – спрашиваю я.

– Это изменит все, – Гжесь всматривается в шоссе и даже не моргает.

Плохая идея / 2000