Холм псов

– Нет, прошу. Я очень тебя прошу, – повторил я тихо и почувствовал, что делаюсь красным, словно напившись спирта.

– Я не стану обзывать тебя, не стану кричать и делать всякое такое, – добавила она.

(Через несколько лет я сумел уговорить себя, что Дарья знала – или, по крайней мере, чувствовала, – что случится. Что прощалась не только со мной, но и со всеми, навсегда. Позже, в Варшаве, я рассказывал об этом вечере всем подряд, обычно пьяный; словно это был фильм ужасов. Я использовал всякие такие фразы: «Я чувствовал, что она со всем смирилась» – и такое вот. Естественно, все это была фигня. Она ничего не чувствовала и не знала. Когда бы знала и когда бы чувствовала, ничего бы не случилось. Она осталась бы в замке. Вернулась бы с кем-нибудь домой на машине. Да что угодно.)

Я хотел сказать что-то еще, но Дарья уже отвернулась и пошла по коридору в сторону выхода; я смотрел, окаменев, как Аська сбегает по ступеням, идет в ее сторону, наверняка тоже желая ее проводить, но Дарья показывает ей спокойным и решительным жестом, чтобы та осталась.

Я думал о близящемся понедельнике, о том, что попрошу маму написать мне освобождение на неделю. Я видел Дарью в последний раз в жизни, а она была обычной, маленькой и все уменьшалась. Под большой военной курткой и двумя свитерами я вообще не видел ее тела, только длинные черные, стекающие по спине волосы. Она исчезала неспешно – в темноте и медовом свете. В этом не было ничего необычного. Просто Зыборк катился медленно, как шар, в полную тьму. Просто Дарья была первой.

Потом я понял, что должен побежать за ней следом.

– Дарья! – крикнул я так, что все, кто стоял во дворе, повернулись в мою сторону. Пара человек даже засмеялись. – Дарья! Погоди! – крикнул я снова и сорвался с места, чтобы побежать следом, и вдруг почувствовал, что кто-то изо всех сил хватает меня за куртку, а когда я пытаюсь вырваться, что-то сильно бьет меня по затылку, чья-то ладонь. Быль развернул меня к себе как куклу и притянул ближе. Сигарета свисала у него с губы. Глаза его были широко открыты, словно от только что ложкой сожрал мешок амфетамина.

– Не ори, как дурень. И не иди за ней. Дай ей уйти, – сказал он.

Все, наверное, случилось примерно через час. Полиция говорила, что Гизмо крутился вокруг замка. Его видела куча народа. Да и я его видел.

– То есть все знают. Весь Зыборк знает. Охуеть, – сказал я.

Только тогда он меня отпустил и вытер руки. Осмотрелся, бросил сигарету на землю, затоптал, сразу прикурил следующую. Трупак вырос за ним, встал в его тени с банкой пива в руке, зевнул, глядя в то место, где только что исчезла Дарья.

– Хотите еще? Хотите, чтобы мы еще сыграли? – заорал Чокнутый, выкатившись из «Врат» – на этот раз без футболки, штаны залиты пивом, с большим, намалеванным помадой пацификом на груди. Двор приветствовал его криками и двумя бутылками, разбившимися о стену неподалеку от его головы – он их даже не заметил.

– Ну ладно, сука, вот только у Яреса, кажется, нет микрофона. Ярес! – Он свистнул на пальцах, звук разнесся по всему двору, словно сирена.

Полиция потом говорила, что все наверняка продолжалось недолго. Никто не слышал криков. Пятнадцать минут. Исследование показало, что изнасиловали ее дважды. Во время второго раза она уже умирала, поскольку после первого изнасилования он ударил ее камнем по голове. Могла уже ничего не чувствовать. Он не обращал внимания.

Зыборк утекал во тьму, сползал в нее, словно черный клей, тянущаяся резина с брошенной в костер покрышки.

Никто этого не чувствовал, но, одновременно, чувствовали все.

– Ну ты и начудил, – сказал Трупак. Потом несколько раз причмокнул, словно пытаясь подозвать собаку.

– Отвали, – ответил я.

– Ее попустит.

– Не попустит, – Быль покачал головой.

– Я последнее хуйло, – сказал я, молясь, чтобы они исчезли хоть на минутку, потому что слезы подступали к глазам, а я ведь не мог плакать в их присутствии.

Чокнутый снова уселся за небрежно установленной снаружи перкуссией, потом к нему присоединился совершенно пьяный остаток группы. Ярецкий чуть ли не полз по двору, на его футболке виднелось неопределенное, огромное коричневое пятно. Я смотрел на него, и это было единственным, что во всем этом хотя бы немного меня радовало: тот факт, что он понятия не имел о том, что его бывшая, или настоящая (это не имело ни малейшего значения) девушка хотела отсосать мне у Психоза.

– Ну, блядь, сыграем вам «Люблю тебя, как Ирландию», и все, сука, подпевайте! – заорал Чокнутый, пока Ярецкий пытался поднять лежавший на земле микрофон.

– Не в первый раз и не в последний, – Трупак пожал плечами.

– Сука, ну что за дерьмо, – Быль осмотрелся, и я не знал, о чем он говорит: о моем поведении или обо всем, что его окружало.

– Знаешь, если бы у меня была такая девушка, то я бы за ней присматривал, – сказал через минутку Трупак. – Я бы никогда в жизни такого не устроил. Я бы заботился о ней каждый день.

– Он же просто хотел потрахаться, я ебу. Что вообще за проблемы, а? Нам ведь по восемнадцать, – Быль сплюнул. – Пойдемте отсюда, сука, ненавижу эту песню.