Ходынка

В толпе, проходившей мимо Надежды Николаевны и Бокильона, возник просвет, и в нем показалась высокая, одетая в длинное черное платье нищенка на костылях. Вид ее был ужасен: свою единственную ногу она одним махом переносила на расстояние в четыре-пять аршин сразу — да так и промчалась по мостовой, обгоняя соперников и оставляя за собой запах немытого тела и призрак лошади, несущейся полевым галопом.

— В наших силах назвать скопище праздником, но подлинный его смысл название не меняет. Монархия собрала народ, чтобы бросить ему подачку, а платить по своим векселям не собирается. Народ же собрался именно для получения долга, и так просто не разойдется. Получить долги будет не с кого. И даже подачек на всех не хватит — люди это уже чувствуют, оттого и спешат. Они… они больше не могут жить с несбыточной мечтой. И они спешат с ней расстаться. Расстаться так или иначе! До чего же эта мечта их измучила! Вы только поглядите на их глаза! На узелок с пряником так не смотрят. Такими глазами смотрят в Царствие Небесное. И пока эти люди не пройдут через ад, они в Царствии Небесном не изверятся. Достоевский говорит: хочешь уверовать в Бога — заботься о ближних до полного самоотвержения и тогда уверуешь непременно. Но из этого вывода можно и обратный сделать: хочешь, чтобы ближние уверовали — грабь их до последнего колоска, и уверуют свято.

— Нитше, один Нитше у всех на уме — прошептала Надежда Николаевна.

— И ведь разве мало русские себя в церквях жгли? — продолжал Бокильон. — Да что там жгли! Ругаться и водку пить целыми волостями бросали — и навеки. А это потруднее гарей будет. А что до Нитше, то он мальчик у Достоевского на посылках, и ничего больше.

— А вы не допускаете, что люди спешат за любовью? — спросила Надежда Николаевна. — За своей порцией царской любви? Есть ведь люди, которые любят царя и хотят взаимности? Которые готовы и дальше давать и давать в долг этой монархии? А в ответ хотят лишь знак внимания, сувенир?

— Допускаю. Такие люди обязательно есть, их даже много. Жертвовать собой и не желать наград — это самый христианский из всех мыслимых поступков. Но вот любви царя к народу не существует. Такая любовь просто не в природе монархии, понимаете? Любое государство — всего лишь меньшее зло, как, например, полиция — меньшее зло, чем смута, бунт. Вы можете представить полицейского, влюбленного в толпу на Сухаревском рынке?

— Чем же это все обернется? — спросила Надежда Николаевна.

— Даже образцовая нация способна мгновенно деженерировать, превратиться в первобытное племя — ответил Бокильон. — И более того — в стадо. А уж толпа — тем более. Потому я и прошу вас остаться в городе. Давайте, я все же провожу вас домой.

— Ни-ко-гда! — Надежда Николаевна встала со скамейки и одернула юбку. — Я должна это увидеть. Баста.

* * *

Вес, без кружек, одних только „народных лакомств“ — орехов, фиников, инжира, изюма, разложенных в бумажные пакетики с инициалами их величеств — составил восемь тысяч пудов. Расфасовка подарков заняла целый месяц, для этой работы использовали помещения бывшей Электрической выставки в доме Малкиеля на Садовой. Там гостинцы и разложили по пакетам на специально сконструированных для этого столах.

Ежедневно изготовлялось двести пятьдесят пудов колбас, а всего для раздачи на гулянье ее было сделано пять тысяч пудов. К колбасе и фруктам прилагались пряник и „вечная кружка“, всё это завязывалось в оранжевый платок с портретами царя и царицы. Полукопченая колбаса хранилась лучше любой другой, хлеб же — сайки — решено было выпечь в последние дни и выдавать отдельно, вместе с узелком. Туда же, в узелок, вкладывалась и брошюрка с программой гуляний.

Изготовление подарков оказалось выгодным предприятием. Заказы получили самые именитые предприниматели — Клячко (кружки), Григорьев (колбаса), Филиппов (сайки). Платки изготавливались на Даниловской мануфактуре, пиво и мед — на Хамовническом заводе, которым управлял тогда Григорий Эренбург — „Гри-Гри“, приятель журналиста Гиляровского и отец будущего писателя Ильи Эренбурга. Биржевая артель Чижова безвозмездно — „в надежде заслужить благодарность начальства“, как показывал впоследствии артельный староста, — взяла на себя выдачу подарков из будок, построенных купцом второй гильдии Силуяновым.

Гостинцы начали доставлять на Ходынское поле 13 мая, но лишь спустя четыре дня привезли последний ящик. В каждую будку вошло от двух до трех тысяч узелков. Чтобы разложить узелки на полках внутри, артельщики работали по двенадцать часов в день. Раскладывали гостинцы неравномерно — где побольше, где поменьше. На то были особые причины. До четырех часов дня в канун гулянья разложили все гостинцы, включая подвезенные на фургонах филипповские сайки.

* * *