Хочу отдохнуть от сатиры…

С девчонками Тосей и Инной
В сиреневый утренний час
Мы вырыли в пляже пустынном
Кривой и глубокий баркас.

Борта из песчаного крема.
На скамьях пестрели кремни.
Из ракушек гордое «Nemo»[4]
Вдоль носа белело в тени.

Мы влезли в корабль наш пузатый.
Я взял капитанскую власть.
Купальный костюм полосатый
На палке зареял, как снасть.

Так много чудес есть на свете!
Земля – неизведанный сад…
– На Яву? – Но странные дети
Шепнули, склонясь: – В Петроград.

Кайма набежавшего вала
Дрожала, как зыбкий опал.
Команда сурово молчала,
И ветер косички трепал…

По гребням запрыгали баки.
Вдали над пустыней седой
Сияющей шапкой Исаакий
Миражем вставал над водой.

Горели прибрежные мели,
И кланялся низко камыш:
Мы долго в тревоге смотрели
На пятна синеющих крыш.

И младшая робко спросила:
«Причалим иль нет, капитан?…»
Склонившись над кругом штурвала,
Назад повернул я в туман.

1923

Над всем

Сквозь зеленые буки желтеют чужие поля.
Черепицей немецкой покрыты высокие кровли.
Рыбаки собирают у берега сети для ловли.
В чаще моря застыл белокрылый хребет корабля.

      Если тихо смотреть из травы, – ничего не случилось,
      Ничего не случилось в далекой, несчастной земле…
      Отчего же высокое солнце туманом затмилось,
      И холодные пальцы дрожат на поникшем челе?…

Лента школьников вышла из рощи к дороге лесной,
Сквозь кусты, словно серны, сквозят загорелые ноги,
Свист и песни, дробясь откликаются радостно в логе,
Лягушонок уходит в канаву припрыжкой смешной.

      Если уши закрыть и не слушать чужие слова,
      И поверить на миг, что за ельником русские дети —
      Как угрюмо потом, колыхаясь, бормочет трава,
      И зеленые ветви свисают, как черные плети…

Мысль, не веря, взлетает над каждым знакомым селом,
И кружит вдоль дорог и звенит над родными песками…
Чингисхан, содрогаясь, закрыл бы ланиты руками!
Словно саван белеет газета под темным стволом.

      Если чащей к обрыву уйти, – ничего не случилось…
      Море спит – переливы лучей на сквозном корабле.
      Может быть, наше черное горе нам только приснилось?
      Даль молчит. Облака в голубеющей мгле…

1923, Kölpinsee

«…Здравствуй, Муза! Хочешь финик?…»