Ангелос смотрел на нее, и на виске его стала биться жилка. В глазах его вспыхнула ярость. Но даже в ярости он был прекрасен, и Талия все еще хотела его.
– София сказала мне, что именно ты не хочешь, чтобы она ходила в школу в Наксосе.
– Я хочу, чтобы она чувствовала себя комфортно, – бросил Ангелос. – И в безопасности. Я видел, как она ведет себя, когда мы выходим на люди. Она прячет свое лицо…
– От тебя. – Талия вздохнула, собираясь сказать слова, которые причинят ему боль. И возможно, приведут к ее увольнению. – Мне кажется, она думает, что это ты стыдишься ее, Ангелос. Стыдишься ее шрама.
– Что! – вскричал Ангелос и дернулся, будто она всадила в него пулю. – Как ты могла подумать такое? Я никогда не стыдился ее. Никогда. С чего она так решила? – Он покачал головой, и в глазах его мелькнула боль. – А ты откуда это взяла? Неужели ты считаешь меня таким человеком?
– Нет, – сказала Талия, повысив голос, и слезы навернулись ей на глаза. – Нет, Ангелос, не считаю. Но когда ты находишься рядом с ней, ты хмуришься и злишься…
– Если я хмурюсь, то только потому, что мне очень неприятно, что она стыдится своего шрама, – бросил Ангелос. – У нее нет причины стыдиться его. Никакой. Если кто и должен стыдиться, так это я.
– Ты?! – воскликнула Талия. – Почему?
– Потому что я не смог защитить ее при пожаре, – тихо сказал он.
– Но ведь это не твоя вина… – промолвила Талия.
– На самом деле моя. Но мы не будем говорить об этом.
– Может быть, тебе надо поговорить со мной…
– Разве ты не поняла, что я тебе уже говорил? – жестко оборвал он ее. – Вы позволяете себе вольности, мисс ди Сионе.
– Не называй меня «мисс ди Сионе»! – воскликнула Талия. Ей ненавистно было то, что Ангелос прятался за холодной формальностью. Она знала, что он испытывал боль и страх, но с этим она ничего не могла поделать. И она не будет больше унижаться перед ним. Не будет уверять его в том, что нравится ему, и умолять его не скрывать своих чувств. – Просто подумай о том, что я сказала. И может быть, спроси Софию, хочет ли она ходить в школу в Наксосе.
Боясь сказать что‑нибудь еще или расплакаться, Талия вышла из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.
Ангелос застыл на месте, а эхо хлопка разнеслось по всему кабинету.
Была ли она права? Может быть, София действительно думала, что он стыдится ее? В своих письмах он писал ей о том, как он гордится ею, какая она красивая. Но, может быть, писем было недостаточно. Может быть, его поведение говорило гораздо больше, чем его трусливо написанные слова. Потому что на самом деле ему было больно смотреть на свою дочь: это напоминало ему о собственных ошибках. Но ему невыносимо было думать, что это мучило ее. Вот уже семь лет он пытался искупить свои грехи и сделать все, чтобы София чувствовала себя защищенной. А что, если он, из‑за своей неумелости и страхов, только ухудшил ситуацию?
А Талия посмела сказать ему об этом, прекрасно понимая, что это разозлит его и он, возможно, выгонит ее вон. Она действительно храбрая девушка.
Вздохнув, Ангелос опустился в кресло. Сначала он должен поговорить с Софией. А с Талией он разберется позже.
* * *
Когда Ангелос перед сном пришел поговорить с Софией, лицо его было серьезным. Сердце Талии сжалось от волнения. Она тихо удалилась под благовидным предлогом, а когда вернулась через час, то услышала медленные шаги. Ангелос спускался вниз по лестнице, а София уже спала.
Нагнувшись над кроватью, Талия увидела следы слез на лице девочки – и закусила губу. Каким же был разговор между отцом и дочерью? Ангелос ясно дал ей понять, что она не имеет права спрашивать.
Вернувшись в свою спальню, она стала смотреть на луну, поднимавшуюся над морем, стараясь насладиться этим моментом. Через две недели она покинет Каллос, покинет Ангелоса и Софию навсегда. Но она надеялась, что все испытанною ею здесь, все уроки, которые она получила, помогут ей смелее смотреть в будущее.
А как же книга Джованни? Вздохнув, Талия села на кровати, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком. Разве может она признаться в своей неудаче деду – но что ей оставалось делать? Вообще‑то она сомневалась, что эта книга была у Ангелоса. Он явно не интересовался поэзией. Но ради деда она хотя бы попытается выяснить. Терять ей было уже нечего, потому что с Ангелосом у нее не могло быть никаких отношений.
И перед отъездом она обязательно спросит его о книге. Тогда она сможет вернуться к Джованни с чистой совестью и с сознанием того, что она сделала все возможное. То же самое ей хотелось бы сказать и о своих отношениях с Ангелосом и Софией. А что, если она сделала только хуже, сказав Ангелосу о своих опасениях насчет Софии? А что, если ее излишняя прямота испортила их хрупкую связь?