Хоббит, или Туда и обратно. Избранные произведения

   — Но вот в последнем отчете, — проговорил Второй Голос, — числится эта поездка на велосипеде в дождь и ветер. Я бы подчеркнул последнее обстоятельство, поскольку вижу в этом поступке истинное самопожертвование: ведь Ниггл уже догадывался, что уже не получит возможности дописать картину... кроме того, он отдавал себе отчет в том, что Пэриш проявил чрезмерную мнительность.

   — Полагаю, что ты сгущаешь краски, — проговорил Первый Голос. — Но последнее слово за тобой. Это твоя обязанность трактовать факты самым выгодным для них образом. Иногда это соответствует истине. Что же ты предлагаешь?

   — Я думаю, что пора переходить уже к мягкому исправлению. .

   Нигглу казалось, что он не слышал ничего благодатнее этого голоса. В двух словах — «мягкое исправление» — слышались богатые дары, приглашение на царский пир. Его словно похвалили при людях, причем все — и он сам в том числе, — знали, что хвала не заслужена. Стыд свой Ниггл укрыл под грубым одеялом.

   Наступило молчание. Потом совсем рядом Первый Голос обратился к Нигглу.

   — Ты слышал?

   — Да, — отвечал Ниггл.

   — Ну и что ты можешь сказать?

   — А что с Пэришем? — спросил Ниггл. — Мне хотелось бы встретиться с ним. Надеюсь, теперь он не очень болен? А ногу его можно вылечить? Она все время так досаждала ему. И пожалуйста не беспокойтесь о наших взаимоотношениях. Он был очень хорошим соседом и продавал мне по дешевке великолепную картошку, что сохранило мне целую кучу времени.

   — В самом деле? — спросил Первый Голос. — Рад это слышать.

   Снова наступило молчание. Голоса, как слышал Ниггл, удалились.

   — Хорошо, согласен, — проговорил Первый Голос. — Переходим к следующему этапу. Завтра, если ты хочешь.

   Проснувшись, Ниггл обнаружил, что плотные шторы подняты и его маленькая каморка полна солнечного света. Он встал и обнаружил возле постели вполне удобную и не больничную одежду. После завтрака врач посмотрел его стертые руки и помазал их какой-то мазью, сразу исцелившей болячки. Потом дал Нигглу добрый совет и бутылку тоника — на всякий случай, если потребуется. Ближе к полудню Ниггла угостили бисквитом и налили бокал вина, а потом снабдили билетом.

   — Вы можете немедленно отправляться на станцию, — сказал врач. - А там Носильщик покажет. До свидания.

   Ниггл выскользнул из главной двери и заморгал: солнце оказалось неожиданно ярким. Кроме того, он рассчитывал обнаружить перед собой крупный город, под стать вокзалу, но вышло иначе. Он стоял на вершине холма, зеленой, безлесной, продуваемой свежим ветром. Вокруг ничего не было. Далеко внизу поблескивала крыша вокзала.

   Он решительно, но без особой спешки направился к станции. Там его сразу же заметил Носильщик.

   — Сюда! — сказал он и отвел Ниггла к перрону, возле которого уже дожидался симпатичный пригородный поезд: один вагончик с небольшим паровозиком. Оба яркие, чистые, только что выкрашенные. Похоже было, что им предстоит первый рейс. Даже железнодорожный путь казался новеньким, рельсы блестели, подушки были выкрашены зеленой краской, а прогревшиеся на солнце шпалы испускали восхитительный запах свежей смолы. Вагончик был пуст.

   — Куда же идет этот поезд, Носильщик? — поинтересовался Ниггл.

    — Едва ли это место уже успело получить имя, — ответил тот. — Но вы сразу узнаете его.

   Он закрыл дверь и поезд немедленно тронулся с места. Ниггл откинулся на спинку сиденья. Паровозик пыхтел в глубокой выемке с зелеными высокими откосами, вверху крышей голубело небо. Прошло не так уж много времени, и паровозик присвистнул, скрипнули тормоза, поезд остановился. Не было ни станции, ни таблички, лишь вверх по откосу тянулась лестница. Заканчивалась она калиткой в опрятной зеленой изгороди. Возле калитки стоял велосипед; по крайней мере нечто совершенно неотличимое от него. К рулю была привязана желтая табличка с выведенной на ней крупными черными буквами фамилией:

    НИГГЛ.

   Распахнув настежь воротца, Ниггл вскочил на велосипед и покатил вниз по освеженному весенним солнышком склону. Вскоре он обнаружил, что исчезла тропинка, по которой он начинал свой путь, и теперь под колесами велосипеда оказался дивный дерн: зеленый и плотный, хотя в нем можно было различить любую травинку. Где-то он видел этот лужок... или трава эта приснилась ему когда-то. Местность становилась знакомой. Да, сперва она выровнялась, как и должно быть, а потом, конечно же, пошла на подъем. Огромная зеленая тень заслонила от него солнце. Ниггл поглядел вверх и свалился с велосипеда.

 Перед ним стояло Дерево, его Дерево — наконец завершенное, если можно сказать такое о живом дереве... листья его трепетали, а ветви шевелил ветерок, о котором Ниггл так часто догадывался и даже ощущал временами, но тем не менее почти никогда не умел изобразить. Он глядел на Дерево, а потом неторопливо поднял руки и широко развел их.

   — Это — дар! — проговорил он. Имел он в виду искусство вообще, а в частности — результат, но словом воспользовался в буквальном смысле.