Хо

Когда он заглянул под стол, цветочный запах резко усилился, словно там был спрятан целый букет. Безуспешно пошарив рукой под столиком, и под своей кроватью, Сергей наклонился ещё чуть ниже, осматривая пол вокруг спящего Геннадия, и вскоре обнаружил донышко бутылки, торчащей из-под простыни, свисающей с Ольгиной кровати.

— Ага, — обрадовался он, и начал крадучись пробираться вперёд, стараясь не разбудить спящих друзей.

Вынув бутылку из-под простыни, он поспешно поднёс её к губам, и тут же уткнулся носом в мягкие лепестки орхидеи. Это оказалось для Сергея такой неожиданностью, что он, выронив бутылку, отшатнулся назад, нечаянно наступив на руку капитана. Острая боль прожгла его ногу, словно он опустил ступню в кастрюлю с кипящей водой.

Крича и ругаясь, Сергей рванулся вперёд, и, упав, растянулся на полу. Тут же проснулся Осипов. Издав протяжный мычащий стон, Гена схватился за свою руку, не понимая, почему она вдруг так разболелась. Бутылка с орхидеей укатилась под Ольгину койку. Сама Ольга, встревоженная стонами капитана, тоже вскочила с кровати, ошалело таращась на него, в полнейшем непонимании происходящего.

— Что случилось?! — воскликнула девушка, включая ночник.

— Рука-а, — провыл Осипов.

— Что с твоей рукой?

— Я не знаю. Её как будто ошпарили. Чёрт! Как болит!

— С моей ногой то же самое! — вторил ему сидевший на полу Сергей, который растирал свою больную ступню.

— Дай, погляжу, — включив свет, Ольга начала осматривать руку капитана. — Тут какие-то покраснения… Видимо, ты их сам натёр. А так, никаких повреждений не вижу. Может, ты её отлежал? Вот она и онемела.

— Не знаю, возможно. Со мной раньше никогда такого не было.

— Со мной тоже ни разу, — добавил Сергей, непроизвольно растягивая слова.

— Давай, обработаю мазью? — предложила Оля.

— Не надо. Уже проходит. Видимо, на самом деле, перележал её, — потирая руку, ответил Гена.

— А у меня нога не проходит. Мне, пожалуй, понадобится мазь. Эй, ребята, вы меня слышите? Я что, пустое место? — тут к Сергею пришло понимание, что друзья совершенно его игнорируют.

Ольга и Геннадий общались друг с другом, даже не глядя в его сторону, и нисколько не реагируя на его голос.

— Как там Серёжа? С ним всё в порядке?

Гена приподнялся, заглядывая на Сергееву койку. — Всё нормально. Спит как сурок.

— То есть, как? — Сергей наконец-то перевёл взгляд на свою кровать, и определил, что на ней лежит не только скомканное одеяло и помятые подушки.

Там явно лежал какой-то человек. Увидев его, хозяин кровати остолбенел.

— Ну, ни фига себе! Если я здесь, то кто тогда там лежит?!

— Хорошо, пусть спит, — Ольга выключила свет, и забралась под одеяло.

Гена, всё ещё бормоча что-то себе под нос, лёг на свою лежанку, потирая больную руку. Вскоре всё стихло. Сергей ещё какое-то время сидел на полу, не в силах сдвинуться с места. Даже боль в ноге почти перестала его беспокоить — настолько он был обескуражен. Если в его кровати лежит кто-то чужой, то почему его друзьям это совершенно безразлично? Нужно немедленно во всём разобраться. Прокравшись вдоль капитанского ложа, он склонился над своей койкой, и, навострив зрение, присмотрелся к непрошенному гостю, бесцеремонно занявшему его место…

Многим не помешало бы увидеть себя со стороны. Зрелище это, зачастую, не впечатляющее. Поэтому большинство людей весьма критично относятся к своим фотографиям, и так неравнодушны к отражениям в зеркалах. Всё это понятно, потому что зеркало угождает людям, а фотография — запечатлевает их облик, существующий лишь одно мгновение. Это не зеркало, перед которым можно кривляться часами, стараясь выбрать наиболее подходящее обличие, дабы понравиться самому себе. Это нестираемая правда, отпечатавшаяся на фотобумаге. Она, как слово, которое было произнесено, как строчка, которая была написана. Её нельзя варьировать, потакая собственному желанию, зато, в отличие от зеркального отражения, она хранит память о человеке.