– Ты зверь, зверь, зверь, – всхлипывала Евгения Сергеевна, сморкаясь в батистовый платок. – Пусть я порочная, греховная, но я же законная жена, я же тебе жена перед Богом и людьми. Пойми это! И если я такая порочная, то не потому ли, что повенчалась со зверем, а не с человеком? Пока ты нуждался в покровительстве Толстовых – ты на всю мою жизнь смотрел сквозь пальцы и даже сам толкал меня на порочные связи. Разве не ты послал меня с Востротиным во Францию и в Англию? Тебе нужны были кредиты, и такие кредиты мог достать только Востротин, а не ты сам! И ты меня отдал Востротину на временное пользование; получил кредиты и паровые машины для механического завода и для двух пароходов. И я порочная?
Михайла Михайлович ничуть не возмутился.
– Это из какой пьесы? – спросил супругу. – Я ведь, Евгеньюшка, все перезабыл. Из Шекспира, должно?
– Зверь, зверь!
– Слышь, Ионыч, напирает на мое сердце, чтоб и я испил валерьянки с адонисом. Не старайся, Евгения. Мое сердце стукает нормально; решенье принял и успокоился.
– Решение? Какое решение?
– Ишь как испугалась! Может, еще выпьешь капель?
– О Боже, я призову Сергея на защиту.
– Сергей Сергеича? – Михайла Михайлович кивнул округлой головой. – У тебя память короткая, Евгения. Ты уж призывала брата-полковника на помощь, и мы с ним поимели длинный разговор. Он познакомился с некоторыми документиками! Познакомился!
Евгения Сергеевна быстро поднялась и, глядя в упор на супруга, объявила:
– Ты хам! Из хамов хам! Ты дал брату Сергею читать мои дневники и письма, которые выкрал у меня. Хам и подлец!
– Ступай вон, ехидна! – не удержался Михайла Михайлович.
– Нет, погоди, супруг мой законный, – перешла в наступление Евгения Сергеевна, и слезы моментально высохли на ее румяных щеках. – Наш разговор еще не окончен; и то будет последний разговор. Слышишь?
– Дай-то Господь! – Михайла Михайлович перекрестился раскольничьим двоеперстием.
– Ха-ха-ха! – засмеялась супруга. – Какой же ты двуличный, Михайла!
– Э?
– «Э»? – передразнила супруга. – Ты сейчас совершил кощунство – по-староверчески перекрестился, а в православной церкви милости Господней просишь! Так во всем. Одному Богу молишься, а другому – вексель подписываешь.
– Ехидна! Змея треглавая! – побагровел Михайла Михайлович, теряя спокойствие. – До чего же ты греховна, ехидна!
– А ты не греховен, старый колпак?
– Спаси мя Создатель!
– Не спасет, Михайла. Не молись. Час твой пробил.
– Изыди, тварь! Ионыч, сию минуту… – И, не досказав, нажал одну из кнопок на своем столе. – Сейчас явятся люди и выведут тебя вон!
– Ха-ха-ха! Как ты перепугался, старый колпак, – потешалась Евгения Сергеевна. – А еще комедию хотел смотреть.
Но как же она была хороша, Евгения Сергеевна, в этот полуденный час! Она в роскошном платье на английский манер. На ее руках сияют кольца с каменьями, браслет, усеянный мелкими жемчужинами, на белой шее ожерелье, и на голове диадема из драгоценных камней. Михайла Михайлович однажды подсчитал, что наряд супруги превышает стоимость любого парохода Акционерного общества! И это все его капитал, выброшенный на ветер.
Она прошлась возле стола, словно демонстрировала все свои прелести. Ей можно дать лет тридцать, и никак не больше. А он, Михайла, старик, немощен, и голова его плешива, как голое колено.
– Гляди же, гляди на меня, Михайла! – потешалась Евгения. – Или я собой не хороша? Или тело у меня из ржаного теста? Или глаза мои, как твои, из прокисшего творога? Гляди же, гляди! Тогда вспомнишь, под какой вексель выдал мне валюту из сейфов.
– Блудница и скверна!
– И блудница, и скверна, и ехидна! – отозвалась супруга, подбоченясь перед Михайлой Михайловичем. – Но я вижу по твоим глазам, что ты сейчас бы подписал чек на все свои капиталы в трех банках, чтобы хоть одну ночь обладать такой блудницей!
– Врешь!
– Подписал бы!
– Врешь, врешь!
Евгения Сергеевна быстро протянула руку, положила ее на Евангелие:
– Клянусь Богом – подписал бы чек, если бы я позвала тебя сегодня ночью и открыла бы один-единственный секрет, какой выведала у твоей матушки.
Михайла Михайлович ничего подобного не ждал. Что еще задумала ехидна?
– Э?
– «Э»? – передразнила Евгения Сергеевна, но не с издевкой, а с некоторым снисхождением к старцу. – Ты же, старый колпак, ворочая миллионами, не подумал даже: как же случилось, что твоя матушка так долго зажилась на белом свете?
Раздался звонок. Это пришли люди, которых вызвал Михайла Михайлович.
Ионыч взглянул на хозяина – открыть ли дверь.
– Скажи им, пусть подождут, – попался на крючок Михайла Михайлович. – И ты сам побудь там, – буркнул он себе под нос, не в силах поднять глаза на верного лакея.
Некоторое время молчали, не доверяя друг другу. Евгения Сергеевна о чем-то призадумалась, стоя боком к овальному углу письменного стола с резной решеткой по бокам; Михайла Михайлович, кося глазом, как старый филин, ничуть не доверял ехидне.
– Ну, закидывай невод, Евгения. Да упреждаю: хитрость тебе не поможет.
Евгения Сергеевна пожала плечами.