Хьюстон, у нас проблема

– Но позволь тебе сказать, – матушка не могла быстро оставить эту тему и перейти к более обыденным разговорам, – твоя жизнь должна претерпеть радикальную перемену. Если бы был жив отец, он бы мог тебя направить…

Из ванной доносился умиротворяющий звук стиральной машинки. Программа обычная – сорок минут. Уже совсем скоро я мог встать, упаковать свое белье и быстренько смыться. К сожалению, с неглажеными рубашками.

Я с великим трудом съел половину того, что она мне положила, больше ни куска в меня бы не влезло – при всем моем желании.

– Мам, а можешь мне это с собой домой дать? – нашел я выход из положения.

– Господи Боже! – матушка призывает Господа при всяком удобном случае. – Бедняжка, конечно, тут аппетит пропадет у любого. Ты не принимай это так близко к сердцу! Это тебе не на пользу все было и не на радость! Подожди, мы найдем тебе женщину, с которой ты будешь счастлив! Конечно, милый, я сейчас тебе упакую! Что она с тобой сделала! Ты же погибнешь так! Такие уж нынче времена, что талантливые люди сами должны о себе заботиться, а они же неприспособленные, не могут для себя ничего, такие уж времена…

Эти причитания матушки имеют и положительную сторону – она перестает иметь ко мне претензии и начинает иметь претензии к миру или кто ей там под руку попадется – к тому, кто создает ее сыночку трудности.

Создает трудности в мелочах и в целом.

Создает трудности в поисках хорошей работы, создает трудности в демонстрации таланта и т. д. и т. п.

И меня это более чем устраивает.

Лучше, чтобы весь мир был виноват передо мной, чем чтобы я был виноват перед всем миром.

Аминь.

* * *

Я разглядываю кухню матушки.

Я вообще в доме больше всего люблю кухню – не только в доме у матери, а в любом. Люди когда-то буквально жили на кухнях, все вместе, кучей, на кухне было тепло, пахло едой, все равно какой, и готовили всегда с огромным запасом, и все было под рукой.

Моя мать многие годы ничего не меняла на кухне, за исключением шкафчиков.

Я помню отца, который садился всегда спиной к окну, как будто должен был следить за всеми и за всем, что происходит в квартире, за суетящейся матушкой и за дверью в коридор, через которую была видна входная дверь и кусочек комнаты родителей.

У меня была своя комната – на юго-западе, чудесная, отделенная ванной от остальной квартиры. И мне была слышна музыка по ночам, которую не слышали родители, – квартира ведь была на Жолибоже, в типовом каменном четырехэтажном доме.

Квартиры старой постройки хороши тем, что, как бы ты ни шумел, – никакая Кошмарина снизу тебе не страшна. Так уж заведено, что эти кошмарины проживают, как и я сейчас, в современных блочных многоэтажках.

В этом доме я всех знаю. Кто-то из обитателей дома, правда, уже умер, как мой отец, к примеру, но жизнь продолжается: соседи знают все обо всех, а если кто-то новенький покупает квартиру в этом доме – он автоматически становится членом этого элитарного сообщества.

Здесь всегда говорят друг другу «добрый день», здесь человек человеку всегда придержит дверь, здесь принято предупреждать, что в воскресенье будут крестины, так что будет немного шумно, а в субботу будут именины; мать делает покупки для пани Ядзи с пятого этажа – они знакомы сто лет, но, разумеется, никогда не переходят на «ты», потому что «это же только соседка – как ты себе это представляешь?!». А при этом пани Ядзя одной ногой стоит в могиле – и сколько я себя помню, она стоит именно в такой позе.

Еще отец это говорил. Пани Ядзе сто двадцать лет, она выглядит как уставший и измученный вопросительный знак, как персонаж из «Двойной жизни Вероники», – там в кадре шла такая женщина с бутылками, которую победила сила земного притяжения.

Кесьлёвского я люблю.

* * *

– Конечно, ты ожидал другого подарка, но… – Матушка неожиданно встает, вытаскивает что-то из ящика, вроде бы ножницы и скотч, что ли, я их вижу, хотя она пытается спрятать от меня эти вообще-то вполне приличные предметы, и двигается в сторону двери, а собака, разумеется, за ней.

– Подожди, милый, минутку здесь. Подожди!

Это точно адресовано мне, а не псу, но он явно не разделяет моего мнения – и мы послушно ждем оба.

* * *

Отца я помню всегда с газетой, которую он клал рядом с тарелкой и которую матушка всегда совала на подоконник, а отец незаметно снова ее клал на стол, чтобы одним глазом коситься в нее, одновременно разговаривая с нами, что мать страшно раздражало. Или с книгой, которую он тоже откладывал в открытом виде, обложкой кверху, а мать всегда совала в нее закладку, говорила, что так книга расклеится и плевать, что ему так удобно.

Мой отец был намного старше матери – лет на пятнадцать или семнадцать. Это все равно как если бы Марте было пятнадцать лет и она училась бы сейчас в школе. Вот я маньяк! Правда, когда они познакомились – матери было уже двадцать восемь, то есть она была уже старая дева, а он вообще был старым пнем под пятьдесят.

Ну, я не придавал этому особого значения.

До определенного момента – точно не придавал.

* * *

– Ну что, не будешь смотреть?

Я очнулся от своих воспоминаний.