Хьюстон, у нас проблема

Я хотел ей улучшить настроение, но у нее на глазах слезы.

– Как ты можешь так говорить!

Матушка встает, слезы уже высохли, и она уже начинает злиться.

В любом случае – это лучше, чем слезы. Потому что я вообще не знаю, что делать в таком случае.

– Как ты можешь! Ты же знаешь, я никогда слова плохого о Марте не сказала! И даже наоборот – я мечтала, надеялась, что ты наконец-то угомонишься, что я дождусь того момента, когда по этому дому будут бегать маленькие ножки моих внучат!

Я чуть соком не подавился.

Ножки внучат?!! Ножки – а где же все остальное?!! Я вообще не собираюсь пока становиться отцом, а уж отцом ножек – тем более! У меня даже нет кандидатуры на роль жены. Да какое там жены – у меня сейчас нет кандидатуры даже на роль героини маленького романа! А матушка, случайно, не спятила с этими ножками внучат?

Я решил не сдаваться.

– Ты говорила, она не умеет одеваться.

– Вовсе даже наоборот, я всегда считала, что она элегантно и со вкусом одета и все у нее в порядке. Вот только…

Ну разумеется.

– Ей бы чуть-чуть вкуса добавить в том, что касается цветов… но она все равно одевается вполне красиво! Да, это не та элегантность, к которой я привыкла, но ты не можешь меня обвинить в том, что я когда-нибудь хоть словом об этом обмолвилась! Ты не должен вот так легкомысленно относиться к связи, которая могла бы перерасти в нечто большее!

У меня на языке вертится добрая сотня язвительных реплик. Например:

– а ты говорила, что она плохая хозяйка;

– а ты говорила, что она отвратительно готовит;

– а ты говорила, что она обо мне не заботится;

– а ты говорила, что подружки для нее важнее, чем я;

– а ты говорила, чтобы я успокоился, потому что это неподходящая для меня девушка…

Но я молчу.

Зачем мне споры с матушкой? Тем более что она все равно права.

Так, стоп, стоп… что там такое важное она сказала?

«Ты не должен так легкомысленно относиться к связи, которая могла бы перерасти в нечто большее!»

Неужели моей матери даже не приходит в голову, что это меня могли бросить?!!

– Прыгаешь с цветка на цветок, как мотылек, так и будешь до конца жизни прыгать!

На минуточку: вобще-то мотыльки не прыгают. А если бы даже мотылек умел прыгать – то прыгая вот так, как я, с цветка на цветок раз в четыре года, он давно бы вымер как вид и даже его названия никто бы не знал! Да что я говорю – мотылек! Птица – и та бы с голоду померла, кроме разве что стрижа, потому что он-то может три года где-то там наверху, в небе, летать себе, петь, смотреть по сторонам и на землю даже не садиться… да даже аллигатор бы не выдержал четыре года, хотя они могут не есть месяцами! Может, только клоп бы выжил, потому что они вроде как могут без пищи семь лет обходиться.

Но мотылек?!!

Я решаю, однако, доставить матери максимальное удовольствие, сообщив, что на этот раз бросили меня. Потому что рассказать ей правду – что у меня выросли ветвистые рога… да не только ей – я этого никому никогда не расскажу. Я просто скажу ей, что Марта меня бросила, неожиданно и ни за что. Без повода и объяснений. Просто так.

– Марта меня бросила, – цежу я сквозь зубы и краснею, как помидор: маменька с упорством маньяка пичкает меня томатным супом, хотя я его не слишком люблю. Как будто она заранее знала, что красное на красном не будет так заметно.

Матушка близка к инфаркту.

Она бледнеет, хватается за грудь, но голос ее тем не менее звучит как иерихонская труба:

– Ты знаешь, я всегда стараюсь держать сторону женщин, но я с самого начала знала, что эта девушка не для тебя! Что ничего хорошего из этого не выйдет. Как только ты ее сюда привел. Я сразу увидела, что она какая-то такая… я не хотела тебе мешать, поэтому открыла ей свое сердце и приняла ее с распростертыми объятиями – и вот как оно все вышло. Материнское чутье, материнский инстинкт – его не обманешь. Я с самого начала знала!

Матушка энергично сорвалась с места, переложила Геракла на стул, я даже понадеялся, что пес с этого стула сейчас ляпнется, кто-то когда-то рассказывал мне о каком-то собачьем недоделке, который упал со стула и прямо на месте отбросил ласты, но, к сожалению, Геракл только открыл один глаз и падать вообще не собирался.

Матушка положила мне на тарелку целую гору картошки, три куска панированной рыбы панги, на глаз – примерно около килограмма, и салатик из морковки с яблоком. Потом она взяла снова на колени Геракла и прижалась лицом к его вредной морде.

– Ну что, надеюсь, ты вздохнешь с облегчением, потому что я-то точно рада. Да. Именно.

Я молчал и ел.

Женщинам совсем не нужно отвечать. Они прекрасно могут разговаривать сами с собой – я это хорошо знаю.

– Ты знаешь, я никогда ничего от тебя не скрываю, но на этот раз это чистая правда. Это не была твоя женщина, – повторяет матушка.

Топот детских ножек быстренько исчез где-то в туманной дали, я закончил с томатным супом и только кивал, соглашаясь. Придвинул тарелку поближе к себе и начал есть. Но ни за что в жизни мне не съесть столько.