Мы тронулись в путь. Грудь Миранды вздымалась и колыхалась в такт ее шагам. Слышно было приглушенное мурлыканье пожилого господина.
Потом завыла библиотечная сигнализация.
— СТОЯТЬ, МИССИС!
Сердце Миранды застучало как пламенный мотор. Прямо по мне. Все, что было у нее под джемпером, закачалось, запрыгало, заплясало — мы бежали. Сирена выла. У Миранды бешено билось сердце, а меня мотало в чашечке лифчика, будто моряка в скорлупке среди штормящего океана.
— Я ЖЕ ЗНАЮ, КТО ВЫ. Я ЗНАЮ, ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ. ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА. ЭТО МУНИЦИПАЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ… — И голос Бренды растворился в звуках города. Теперь слышны были только шум транспорта, пение птиц и биение сердца Миранды. Мы вырвались на свободу.
Вам, наверное, интересно, что же я ей поведало. Вот первые прочтенные ею строки.
П. Пеннигрош
Вертикаль страсти
Теория заговора
ЭТО ПРАВДА, Я ЗНАЮ, ЧТО ЭТО ПРАВДА, ПОТОМУ ЧТО Я МЕРТВ. А они ни за что не убили бы меня, если бы это была неправда.
Предвижу, современные циники скажут, что нет такого понятия, как правда, и что все это субъективно и конвенционально, и вспомнят теорию «семейных сходств». Но если все смыслы, даже прямо противоположные, связаны цепочкой родственников, почему они не приглашают друг друга на рождественский ужин и не появляются в свадебных альбомах?
Правда — это не «вкус и цвет», на которых товарища нет, и вкус ее зачастую горек. Нет, все, что мы знаем, и все, что нам надо знать, — что правда абсолютна, определенна, недвусмысленна и отчетлива, как береговая линия. Наверное.
Неопровержимо одно: в наступающую эру господства информации, когда «информация — сила», всегда найдется такая информация, которую сильные мира сего попытаются засекретить любыми средствами. Как угодно. Убийство людей, которые ею обладают, — всего лишь обычная мера предосторожности. Правда для власть имущих — помеха. И помехой становятся люди, говорящие правду. Вот почему сейчас, когда вы это читаете, я уже мертв: я слишком много знал. А раз вы это читаете, так будет и с вами, они будут охотиться и на вас. Могу только надеяться, что вы будете умнее меня и в этой смертельной игре сможете всегда опережать их на один ход. Мы с вами, я — когда написал эту книгу, а вы — когда начали ее читать, вступили в неразрешимый конфликт с могущественными социальными и политическими силами; без убийств тут не обойдется.
И логичным будет мой совет любому читателю — если вы не человек с железными нервами и пытливым умом, то не надо. Вам это ни к чему. Не надо озираться. Не надо высматривать, кто следит за вами. Просто верните эту книгу обратно. Снова спрячьте ее там, откуда взяли. И медленно, без паники, уходите. Сделайте вид, что никогда ее не видели. Не задумались о прочитанном. Вы просто искали совсем другую книгу. Забудьте все. Потому что здесь написаны не просто слова. То, что здесь написано, — это ваш смертный приговор.
То, что вы держите в руках, издано на мои скудные средства. Я напечатал и спрятал это издание в надежде, что его существование станет хоть какой-то страховкой от моего «исчезновения».
С глубочайшим сожалением отказался я от любимой работы и ушел из Скоун-колледжа Оксфордского университета. Однако же, после того как я с ужасом обнаружил, что мистер Риггз, привратник колледжа, разорван перед самой моей дверью на тысячу мелких клочков и ошметков — вследствие взрыва бомбы в посылке, которую он нес в мои апартаменты, — и более того, поскольку такое произошло уже с третьим по счету привратником, я почувствовал, что моя отставка будет вполне достойным и единственно правильным решением.
С тех пор моя жизнь была под угрозой не менее десяти раз, со мной произошло огромное количество загадочных и лишь чудом не фатальных происшествий. Если бы не таланты моей секретарши, мисс Харрис, которая поразила меня, проявив недюжинные практические познания в области хирургической реплантации органов, а также конструкций и ремонта клизм, я бы ни за что не выжил и не закончил сей труд.
Мне остается только надеяться, что эта книга попадет в руки людей, которые смогут лучше, чем я, противостоять преследовавшим меня силам и воспримут дерзко раскрытую в этой книге правду о самой глубинной природе человека и о том, как власти предержащие пользуются этим для злоупотреблений. Тогда все новые и новые люди смогут, открыв глаза на истину, распространять ее дальше до тех пор, пока не станет невозможной та невообразимая идеологическая обработка, которую я тут описываю, а ее жертвы — все мы и каждый из нас — не будут больше подвергаться эксплуатации.
2