Хищная книга

Нет, секс у Миранды был, а иногда возникало даже что-то вроде проблеска трепетной надежды на прочные чувства, но, как правило, этот проблеск слишком плохо сочетался с запахами отрыжки от съеденной трески и выпитого пива, с отвращением к неуклюжим домогательствам потеющих местных парней. Ничего нет приятного, когда твою грудь мнут и мнут, точно засохший кусок пластилина. Ко времени нашей встречи с ней Миранде было двадцать два, жила она в Шепердз-Буше и отчаянно поглощала любовные романы в однотипно ярких обложках, безудержно тоскуя по описанным там безумным необузданным страстям, душераздирающим оргазмам и по этому дремучему, тропически влажному, но леденящему сердце наваждению полета в нежных объятьях.

Но все изменилось, когда она нашла меня. Когда мы нашли друг друга.

Вспоминаю ее такой, какой она была при первой нашей встрече. Чтобы лучше узнать меня, вы должны больше узнать о ней. Итак, был почти апрель. Книги в библиотеке понимали, что близок конец марта; в секции 754.45, «Ремесла / Народные промыслы», наш библиотечный гидрограф (он же «водописец», как уверяет кое-кто из «Народных промыслов») начал сходить с ума. Брызжа чернилами и дико скрипя пером, прибор оставлял свой размашистый синий след около предельной красной черты на диаграммной бумаге. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь не попытался постукиванием образумить нашего влагописца, будто не веря, что с наступлением весны влажность воздуха может так увеличиться. Хотя этот немудрящий факт подтверждается из года в год. Как говорил один из моих соседей:

Када
Апрель,
Тада беда,
Каженна
Щель
Сочится влагой как скаженна.

В сущности, он прав, но стихи, по-моему, все равно безграмотные.

По прошествии недели, в течение которой нахмуренные люди стучали по гидрографу, а все мы начали пухнуть от сырости, в чью-то светлую голову пришла неожиданно смелая идея. Осторожно, будто боясь, что внешний мир ворвется внутрь и заразит библиотеку стопроцентно естественной жаждой природы очиститься, обновиться и жить полной жизнью, открыли окно. Тогда, словно все зло мира из ящика Пандоры, затхлый, влажный еще с прошлого лета воздух, запертый в нашей тюрьме, вырвался наружу, в весну, а миллионы страниц вздохнули свободно. Десять тысяч переплетов со скрипом приосанились.

В тот день все будто взорвалось. Никогда она ничем не выделялась, просто одна из множества постоянных читателей. Но она бесшумно вошла, проникла в мой мир. В тот день, явившись из теней за дверью, она плыла сквозь прохладу библиотечного зала. Стайки библиотечной пыли, лениво парящие меж стройными рядами полок и безмолвно вспыхивающие в каждом лучике света из окон, вдруг ускорились и закружились, вспугнутые вторжением в их тихую заводь. Они вихрями сновали вокруг рук и ног Миранды, как бы заигрывая с ее телом. Они скользили вдоль ее бедер и подныривали под ее неглаженую юбку. Они тянулись к ее белой коже, а библиотечный ковер под ее ногами тихо потрескивал от электростатики.

Как всегда, только любовные романы. Только литература о любви привлекала ее внимание. Она обычно набирала пять-шесть книг разом, а через несколько дней наведывалась за следующей партией. Порой, когда возвращать было еще нечего, она приходила просто так, хватала какую-нибудь книгу с самой кричащей обложкой и долго рассматривала картинку — мускулистый красавец обнимает пышноволосую красотку. Видно было, что это с новой силой пробуждает в ней надежду, на мгновение переносит в мир любовных грез.

А я уже знало все. Это любовь с первого взгляда, и линии наших жизней пересекутся, так предначертано. Она меня изменит — мне это было известно, потому что я всегда знаю, чем все кончится. Мне нашептывает сама судьба. Одно из преимуществ литературных произведений перед людьми — мы знаем, что будет в конце. Книга всегда кончается. У каждой книги есть последняя страница.

Меня она выбрала, как часто бывает, по чистой случайности. Ее мечтательный взор остановился, собственно, не на мне, а на юной парочке, которая находилась где-то на полпути между школой и абортарием. Весеннее буйство природы породило у молодых людей бедовый эротический настрой. Они искали уединения в секции религиозного воспитания, откуда благочестивые тома приглядывали за нами, беспутными романами на противоположной полке. На наших глазах снова разыгрывалась вечная драма любви.

— Ну почему нет?

— Ты знаешь почему.

— Мамаша играет в бинго, она вернется самое раннее в девять.

— Дело не в этом. Я не уверена, что так будет правильно.

— Слушай, чего ты грузишься, я же сказал, что люблю тебя. Чего же тебе еще?

— Правда, Гэв? Нет, ты серьезно?

Заинтригованная, словно моль кашемировой шалью, Миранда не глядя скользила пальцами по корешкам романов на нашей полке; «Скажи, что любишь» — мимо, «Врач всегда готов» — мимо, и вдруг остановилась, дойдя до меня, спрятанного под чужой суперобложкой давно сгинувшего бульварного романа. Она вытащила меня с полки и заглянула в просвет между книгами, образовавшийся на моем месте.

— Да. Похоже на то.

— Сильнее, чем Шаз?