Хей, Осман!

   - Пожалуй, что ты прав! Пожалуй, что так оно и есть!.. Но произнесённые тобой слова понятны мне. И если слова молитв, преподанные мне старым имамом, успокаивали меня, то твои слова тревожат меня. Потому что твои слова о душе, о её пути, слишком похожи на слова любви к женщине!..

   - Быть может, взбудораженным, встревоженным сердцем легче прийти к Аллаху? - обронил шейх, полулежа, опершись локтем на подушку...

   - Быть может! Но этот путь уведёт далеко от жизни обыденной живой...

   - Что для тебя эта жизнь обыденная живая? Что ты называешь обыденной живой жизнью?

   - Пытаюсь определить!.. Я говорил твоему ученику, что живая жизнь - это многое... Он сказал, что это битвы, оружие, женщины. Зидание великого государства - это ведь тоже и есть живая жизнь!..

   - Ты, я вижу, сам не сознаешь странности своих слов! По-твоему, живая жизнь - это смерть?

   - А теперь я не понимаю твоих слов? Отчего смерть?

   - А ты полагаешь, будто возможно создать великую державу, не убив никого, не пролив реки крови? И ты запомни: это будет кровь людей, которые и не ведают о твоём желании создать великую державу! Они и не ведают, а ты бросишь их под копыта твоих коней во имя твоей великой державы. Это ведь будет твоя великая держава, а не их!..

   - Ну, если так, стало быть, живая жизнь - это ещё и неизбежная смерть! Я никого не бросаю под копыта своих коней! И не моя вина, что люди смертны! Я сам - всего лишь покорный раб того неведомого, что мой отец зовёт временем...

   - Я хочу сказать тебе ещё слова на нашем языке, на тюркском:

Голоден, голоден, голоден я, Боже мой!
Смилуйся, Господи, дверь мне скорее открой!

Райской еды одну миску прошу у тебя,
Райского теста кусок пирожка небольшой.

Милость твоя велика, словно сотни морей,
Чтоб не иссякла, дари её щедрой рукой!

«Ну, подойди на вершок!» - приказал ты рабу.
Я на сажень подошёл - так открой мне, открой!

Только гяуры[217] тебя не желают признать,
Крест нацепили они и гордятся собой.

Тот, кто, увидев тебя, не сумел полюбить,
Или осел, или камень, иль комель гнилой.

Солнце ты ясное, небо твой трон, о Паша!
Лес и долины наполнены светом - тобой!

Луком изогнута бровь, стрелы мечут глаза
Прямо мне в сердце, что раною стало сплошной.

Брови и очи твои взяли душу в полон,
Стан твой прекрасен, и лик, и твой волос густой!

Зрячих на свете у нас слишком мало, Велед,
Всех же незрячих стремись избегать, дорогой![218]

   - Я не знаю, что мне делать! Но как возможно говорить о Боге, будто о любви к женщине? Такие речи надо определять как большой грех!

   - Ты произнёс: «Я не знаю, что мне делать!»; и я вспомнил ещё свои слова о странствиях человеческой души:

Её сердце не желает. Что мне делать?!
И душа не сострадает. Что мне делать?!

Я сказал тебе: «Вина скорей отведай!»
Мне в ответ: «Не подобает». Что мне делать?!

Я сказал: «Тебя сей ночью обниму я».
Но она не подпускает. Что мне делать?!

Нет покоя мне от этой острой боли,
А она не замечает. Что мне делать?!

К ней я страстью воспылал, горит всё тело.
Она мне не отвечает. Что мне делать?!

Я сказал ей: «Всё моё тебе дарю я!»
А она не принимает. Что мне делать?!

Она ввергла меня в пламя, я пылаю,
А она не выручает. Что мне делать?!

Вот и дом её. Велед ждёт у порога.
Она дверь не открывает. Что мне делать?![219]

Осман замотал головой, чёрные косы забились на груди:

   - Нет, нет! Это не по мне. Ты говоришь о любви к женщине, говоришь о том, что надо пить вино... Женщина в твоих словах обожествлена. Но разве у язычников-многобожников не так?..

   - Мы хотим прийти к Божественной сути через нарушение запретов. Это нарушение - одна из разновидностей поиска... Поэтому мы решаемся пить вино и даже вести недостойную правоверных жизнь...