Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II

Сюэ Мэн когда-то называл его «дурным семенем[110.1]».

Забавно, но Мо Жань всегда верил, что эти два ядовитых слова из уст Любимца Небес совсем не задевают его. В конце концов, в жизни он встречал множество людей, которые называли его и похуже, поэтому искренне считал, что давно привык к людскому яду и оскорблениям.

Обернувшись, он в последний раз взглянул на запертую дверь. Неподалеку до сих пор толпились призраки, которые тихо переговаривались и, глядя на него, мерзко хихикали, но постепенно и они начали расходиться по домам.

Насмешки, брань, отверженность[110.2] и абсолютное одиночество[110.3].

Уже очень давно он не оказывался в таком положении: беспомощный, бездомный и никому не нужный. Сейчас в его голове воспоминания о детстве и более поздних событиях его жизни беспорядочно нагромоздились на текущие события. Мо Жань потерялся в этих мыслях, ведь обстоятельства в целом были так схожи, что он невольно вернулся в то время, когда мама все еще была рядом с ним…

В то время, когда она еще не умерла, и он жил вовсе не в Музыкальной Палате[110.4], а бродяжничал на улицах городка Линьи, который находился под защитой школы Жуфэн.

В то время, когда у него хотя бы была мама.

Мама очень любила его и никогда не разрешала своему маленькому сыну выходить на улицу, чтобы просить милостыню. Утром она запирала его в заброшенном сарае для дров, который служил им домом, а сама шла на улицы, где песнями и танцами зарабатывала на жизнь.

У нее была хорошая подготовка, и она могла танцевать на бамбуковом шесте. Поэтому каждый день его мать возвращалась домой с несколькими медными монетами, на которые покупала две пиалы жидкой каши и кукурузную лепешку, которую они делили на двоих. Его мама всегда старалась, чтобы он ел больше, но Мо Жань, зная это, как только откусывал кусочек лепешки, тут же говорил, что она слишком жесткая, а каша безвкусная, что его живот набит, и есть он больше не хочет.

Мама не знала правды. Каждый раз, когда она сердито вздыхала о том, какой же привереда ее Мо Жань, и со вздохом доедала половину лепешки и половину его порции каши, он, свернувшись рядом с ней клубочком, только притворялся беззаботно спящим малышом. На самом деле из-под опущенных ресниц он смотрел на нее. Наблюдал, как она ест досыта, ведь только убедившись, что она наелась, он мог почувствовать себя удовлетворенным. Пусть в его животе бурчало от голода, но на душе было спокойно.

Его мать также и предположить не могла, что каждый день, когда она уходит давать представления на городском рынке Линьи, ее ребенок вскарабкивается на поленницу, выбирается на улицу и тайком убегает, чтобы попрошайничать за пару кварталов от места ее выступления.

Молодая мать красиво пела лиричную песню, балансируя на трехметровом бамбуковом шесте. Ее худенькое тело изящно и грациозно двигалось в вершине, тогда как земля внизу была усыпана осколками фарфора. Если бы она оступилась и упала с такой высоты, осколки вонзились бы в ее тело. Однако именно это привлекало людей, кровь которых будоражили риск и новизна трюка, ведь эта женщина была готова поставить на кон свою никчемную жизнь, чтобы в конечном итоге получить от зевак величайший подарок для артиста — мимолетную улыбку.

А в двух кварталах от рынка ее сын шел вдоль улицы и также, улыбаясь, просил милостыню. Он останавливался у каждого подворья, каждой двери, перед каждым прохожим. Когда ему удавалось поймать взгляд человека, его грязная мордашка растягивалась в улыбке. Каждому он желал богатства и процветания, надеясь взамен получить хоть немного еды, но подавали ему не так уж и часто.

Как-то раз одной молодой беременной невестке из богатой семьи надоело сидеть в четырех стенах, и в дурном настроении она вышла прогуляться по рынку, где и заметила танцующую на шесте мать Мо Жаня.

Подобное представление показалось ей интересным, и она послала своего охранника поговорить с танцовщицей:

— На земле под тобой всего лишь щебень, да несколько осколков фарфора. Это не риск, просто обман. Зрелищем этот балаган не назовешь. Однако, если ты согласишься поменять этот щебень и черепки от битой посуды на настоящие ножи, которые будут воткнуты в землю острием вверх, а затем снова станцуешь для нас на своем шесте, моя госпожа даст тебе десять золотых монет.

Подобное требование было очень жестоким. Все равно, чтобы потребовать чужую жизнь за пару монет.

Но мать Мо Жаня на это лишь ответила:

— Но у меня нет денег, чтобы купить ножи.

Богатая госпожа расхохоталась, и тут же по ее приказу ножи были куплены в соседней лавке и воткнуты в землю.

— Танцуй, — сказала богачка, поглаживая выпирающий из-под роскошного платья живот.

Вокруг очень быстро собралась толпа зевак. Только сейчас они мало напоминали людей, скорее уж разодетых в шелк и жемчуга демонов и монстров, что при свете солнца, словно стая стервятников, слетелись на запах крови. Они вытягивали шеи, в надежде разглядеть все подробности, а глаза их сверкали жадным предвкушением кровавого зрелища.

— Танцуй! Танцуй!

— Хорошо танцуй, и тебе хорошо заплатят.

— Заплатим! Заплатим!