Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II

Мо Жань уже понял, насколько застенчив Учитель. Если он решит, что «Ши Мэй» все еще стоит рядом, то вряд ли решится сказать все, что хотел, и предпочтет просто уйти. Поэтому Мо Жань взял со стола заколку для волос и кинул, имитируя звук захлопнувшейся двери. После этого спросил:

— Учитель, зачем вы пришли? Кто привел вас сюда?

Конечно, в отличие от живого Чу Ваньнина, его неполную душу оказалось довольно просто обмануть. Он ошеломленно замер, а затем неуверенно сказал:

— Меня привел Ши Минцзин. Он ушел?

— Ушел.

— Что ж… — помолчав немного, Чу Ваньнин все же сказал:

— Раны на твоей спине…

— Я не сержусь на вас за эти раны, Учитель, — тихо ответил Мо Жань, — я без спроса сорвал цветы с этого редкого дерева. Учитель должен был меня наказать.

Не ожидавший такого ответа Чу Ваньнин совсем растерялся и замер. Неуверенно затрепетали длинные ресницы, когда, вздохнув, он все же спросил:

— Все еще больно?

— Нет, больше не болит.

Чу Ваньнин поднял руку и ледяными пальцами на ощупь коснулся лица Мо Жаня.

— Прости меня. Не держи обиду на Учителя.

Раньше Чу Ваньнин, даже если хотел, не мог произнести такие нежные слова. После смерти его душа долго скиталась по миру, спустившись до самых глубин Ада. И теперь, когда она вернулась, оказалось, что в той жизни, что осталась позади, у него не было особых сожалений или причин для раскаяния, кроме обиды, нанесенной собственному ученику. Поэтому, получив второй шанс повторить этот эпизод, больше не скованный гордыней и необходимостью сохранять лицо любой ценой, Чу Ваньнин смог произнести то, что на самом деле хотел сказать.

Мо Жань ощутил, как тает лед в его душе и теплые волны омывают сердце. С прошлой жизни в нем жила эта ненависть. Старая рана годами не затягивалась, кровоточила и нагнаивалась, со временем превратившись в непробиваемый панцирь. Но сегодня хватило всего лишь пары слов извинения, чтобы расколоть его и измельчить в мелкую пыль.

Он смотрел на Учителя сквозь свет духовного фонаря, в котором стали почти незаметны мертвенная бледность и кровавые пятна на его лице. Сейчас Чу Ваньнин казался совсем живым и, словно впервые, Мо Жань увидел всю скрытую в нем нежность и уязвимость.

Не в силах сдержать захлестнувшие его чувства, Мо Жань накрыл ладонью ледяную руку Учителя на своем лице.

— Я не ненавижу вас, — сказал он, — Учитель, вы всегда хорошо относились ко мне. Я не злюсь на вас.

Сначала Чу Ваньнин выглядел растерянным, но потом улыбнулся.

Пусть он был мертв, пусть перед ним всего лишь часть души, пусть лицо его лишено красок жизни, но полускрытые длинными ресницами глаза сверкали как настоящий жемчуг, а стоило ему улыбнуться, и лед растаял, и в душе Мо Жаня вновь зацвела весна. Эта сияющая улыбка была по-настоящему светлой и искренней, ведь посмертное желание Учителя исполнилось. Этот гордый, несгибаемый и невероятно красивый человек был похож на пышно цветущую статную яблоню, чьи устремленные в небо величественные ветви украшены похожими на маленькие звезды изящными и нежными цветами, красота и благоухание которых до поры спрятаны за скромным одеянием из зеленой листвы.

Против воли, Мо Жань засмотрелся на него…

Это было впервые за две его жизни, когда он увидел Чу Ваньнина таким расслабленным и открытым. В голове появилась довольно глупая метафора «улыбка подобная цветку», которая даже близко не отражала то, что сейчас видели его глаза, поэтому он сделал еще одну попытку подобрать достойное описание. Однако «одна улыбка прекраснее, чем сто жизней» прозвучало бы слишком напыщенно и фальшиво.

В конце концов, как бы Мо Жань ни напрягал свои извилины, он так и не смог подобрать правильное определение.

Оставалось только, вздыхая, думать о том, что это очень красиво.

Такой привлекательный человек был рядом с ним, так почему раньше… почему раньше он этого не замечал?

Вне себя от счастья и смущения Мо Жань вдруг осмелел и тихо сказал:

— Учитель, я хотел вам кое-что рассказать.

— Да?

— Я не знал, что яблоня госпожи Ван была такой ценной. В тот день я сорвал с нее цветы, чтобы подарить вам.

Чу Ваньнин выглядел несколько удивленным. Голос смущенного Мо Жаня звучал все ниже и тише, но он все же нашел в себе силы повторить:

— Я… я… сорвал их для вас.

— Зачем ты сорвал для меня эти цветы?

Щеки Мо Жаня стали совсем пунцовыми:

— Я... я не знаю. Я просто увидел их и подумал, что они такие красивые. Я…

Он не мог больше произнести ни слова, но в глубине души сам был удивлен тому, что испытывал сейчас. Неужели, спустя столько лет, он все еще так ясно помнит, какие чувства испытывал, когда срывал те цветы, чтобы подарить их Чу Ваньнину?

Утратившая две третьих от целого душа Чу Ваньнина неожиданно оказалась нежной и ласковой, как кошка, у которой вырвали все когти. Теперь перед ним был только беззащитный мягкий пушистый живот и белоснежные круглые лапы.

Учитель погладил Мо Жаня по голове и сказал с улыбкой:

— Такой глупый.

— Угу... — Мо Жань почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Запрокинув голову, он сделал глубокий вдох, а потом выдохнул, — И правда, глупый.

— В следующий раз так не делай.

— Больше не буду.