Харассмент

Их департамент опять перешел под временное управление Меркуловой, но Мирошина наябедничала, что замену Илье уже ищут, проводят собеседования. Алевтина встретила это известие стоически. Из всего отдела она была единственной, кто все еще по-настоящему переживал, остальные постепенно привыкли. Весь офис как будто привык. Кабинет Ильи стоял темный, с закрытой дверью, к нему никто не подходил. Судя по тому, с какой легкостью наладилась работа, складывалось впечатление, что его и не было здесь никогда.

Ингу же после той ночи на даче словно прорвало: ей опять хотелось плакать все время. Слезы, казалось, стояли у самой поверхности и чуть что наворачивались на глаза. Если кто-то при ней упоминал Илью, то Инга тут же принималась усиленно глядеть в сторону, заклиная себя держаться хотя бы при людях. Инге всех было жалко, даже тех, кто в ее жалости точно не нуждался, – например, когда Мирошина рассказывала, как на выходных носила своего заболевшего кота к ветеринару, Инга чуть не разрыдалась от сочувствия и к коту, и к Мирошиной. Грустный дедушка, продающий грибы у метро, толстая женщина, раздававшая в переходе крохотных щенков, – все они разбивали ей сердце. Почему-то особенное впечатление на нее произвела одна посетительница кафе. Инга зашла туда по пути из офиса, чтобы купить еду навынос, и увидела хорошо одетую женщину средних лет, тоже явно возвращавшуюся с работы, которая стояла возле крутящейся витрины с пирожными и разглядывала их с выражением наивного восторга, как ребенок. Инга, расплачиваясь, не могла отвести от нее глаз. Она сразу придумала, что у этой женщины был ужасный день на работе, а теперь она возвращается домой к равнодушному мужу и неприветливому сыну-подростку, и этот момент, когда она смотрит на витрину с разноцветными сладостями, – ее единственная настоящая радость. Когда Инга выходила из кафе, ее трясло от беззвучных рыданий, и эта женщина даже приснилась ей ночью.

Сны Инге теперь снились каждую ночь – бессмысленные, но насыщенные, а главное, тревожные. Их нельзя было назвать кошмарами в прямом смысле. За ней никто не гнался, она не падала в пропасть, но при этом в них было разлито ощущение такой тоски, такой безысходности, что Инга испытывала физическое облегчение, просыпаясь.

Однако на работе больше ничего не происходило. Полицейский, похожий на хорька, не показывался, да и другие полицейские тоже, Ингу никуда не вызывали, а слухи постепенно сошли на нет. Хотя внутри она по-прежнему чувствовала себя неспокойно, ее дни проходили без потрясений.

На следующих выходных Инга поехала в Тамбов.

Вообще-то она не хотела туда ехать – с тех пор как она стала думать, что телефон все равно отследят, это потеряло смысл. Однако пока существовал хотя бы крохотный шанс, что этого не случится, телефон нельзя было оставлять на почте. Невостребованную посылку точно вскроют, и тогда даже эта призрачная возможность спасения для Инги растает.

Она долго колебалась, выбирая, как туда добраться: думала поехать, меняя электрички, или подговорить Максима сгонять на машине, якобы на прогулку. Путешествие с Максимом было заманчивым вариантом, но Инга все же отказалась от него. Она не хотела впутывать друга. Отправиться обычным способом, на поезде, купив билет, она тоже боялась. Эти сложности еще больше отравляли Инге и без того ненавистную поездку. Тамбов уже казался ей худшим местом на земле, богом забытой дырой неизвестно где. До него было пятьсот километров – несуразное расстояние, не слишком близкое, чтобы относиться к этому путешествию легко, и не слишком далекое, чтобы почувствовать его полноценность.

В конце концов она решилась поехать на «бла-бла-каре». С точки зрения скрытности плюсы были налицо, впрочем, эта же скрытность вызывала у Инги опасения. Вдруг ей попадется какой-нибудь маньяк, который изнасилует и убьет ее по дороге? Никогда ведь не найдут. Однако страх попасться полиции оказался сильнее страха маньяков, и рано утром в субботу Инга села в старенькую тойоту, ждавшую ее неподалеку от Павелецкого вокзала.

Водителем оказался седой толстый мужчина, от которого разило потом. Его запах смешивался с запахом ароматической елочки, покачивающейся на зеркале, и вскоре от этого сочетания Ингу начало подташнивать. Ко всему прочему водитель курил, и салон провонял табаком. Инга приоткрыла окно и всю поездку пыталась ловить свежий воздух.

К прочим неудобствам добавилось еще и то, что мужчина оказался на редкость разговорчивым. Быстро поняв, что Инга не в восторге от вопросов, он как ни в чем не бывало переключился на рассказы о своей жизни. Когда они наконец подъехали к Тамбову, Инга в деталях знала все о его детстве и юности, о службе в армии, о первой жене и второй жене, о детях и внуках, о Путине, американцах, Советском Союзе и Чеченской войне и мечтала только, чтобы эти исчерпывающие знания стерлись из ее памяти поскорее.