Ханский ярлык

— Надо, кто спорит. Но ведь его уж не воротишь. А ну явится опять Андрей Городецкий город под себя брать. И возьмет ведь без тебя-то. Как пить дать возьмет. Нас, что ль, слушать будет?

— Возьмет, возьмет,— закивали бояре, сидевшие по лавкам.

— Но он же в Орде ныне,— возразил не очень твердо Юрий.

— Ныне в Орде, а завтра тутка. Поди угадай, когда явится.

— Не угадать, не угадать,— кивали бороды.

Юрий был молод, усы едва-едва начали пробиваться, бородой еще и не пахло. Со смертью отца он становился не просто наместником, а князем. Князем переяславским. И кажется, любимым городом-то, хотя и ничем еще и не проявился, не успел проявиться. Вот только заходную стену крепости взялся обновить, старая-то сгнила уж. Надысь гнилье-то все сломали, снесли, оголив город, и тут такая новость. Уедешь — что скажут горожане-то? Вот тут и задумаешься. С одной стороны — сыновий долг быть у гроба родителя. С другой — долг князя (уже князь!) — оборона, защита города. Ничего себе защитничек, скажут, велел сте-ну-то развалить, да и сбежал. Не важно, куда и почему, а сбежал же. Еще и кличку какую позорную приклеют, как вон Андрею «Татарского Хвоста», и уж ничем не отмоешь ее, не отскребешь. Андрей и свеев расколошматил еще похлеще своего отца, Невского, а все так и остался Татарским Хвостом. Не отмылся.

Едва сдерживая слезы по отце (не хватало еще свою слабость явить!), Юрий молвил гонцу:

— Я напишу грамоту в Москву. Отвезешь.

— Но мой конь...

— Возьмешь свежего.

Юрий поднялся и ушел в другую горницу грамоту писать. Заперся там, сначала поплакал вдосталь, затем, высморкавшись, засел за грамоту:

«Ваня, бояре не отпускают меня из Переяславля. Боятся. Поэтому не смогу я быть на похоронах отца. Чтоб мне побыть у гроба отцова, надо, чтоб ты приехал и побыл здесь за меня...»

Юрий остановился, умакнул писало в чернила, задумался: «Что проку, что он за меня останется? Мальчишка. Надо, чтоб с ним какой воевода приехал, а то ведь бояре не отпустят меня». И склонился опять над пергаментом:

«...Лучше всего возьми с собой воеводу Федора Александровича, с ним будет надежнее, он воин бывалый. Жду тебя. Князь Юрий».

Отпустив в Москву гонца с грамотой, князь Юрий с удвоенной энергией взялся за ремонт стены. Едва не целыми днями пропадал на стройке, поторапливал городовиков-строителей, и не только устно — часто выставляя им к ужину корчагу-другую хмельного меда. Древодельцы вполне оценили великодушие молодого князя. На следующий день после выпивки работали еще старательнее, меж собой говоря: «Хорошего князя нам ныне Бог послал, не дело подводить его».

И когда приехал из Москвы Иван Данилович, стена была закончена, с заборол сметены щепки и стружки, в воротах навешены тяжелые дубовые полотна. Крепость была готова к встрече неприятеля, если таковой вдруг сыщется на Руси. Конечно, татарский напор она вряд ли выдержит, но от лихого соседа или разбойников вполне оборонит.

Братья удалились в отдельную горницу и даже заперлись там, не велев их беспокоить.

Тут, оказавшись не на людях, а наедине, они, не стесняясь, поплакали об отце.

— Где положили его? — спросил Юрий, отирая слезы.

— В соборе Михаила Архангела, там же, где и отпевали.

— Что он говорил перед смертью?

— Наказывал, чтоб мы держались друг за дружку, не ссорились чтобы. Столы поделили.

— Как?

— Тебе велел на Москве сесть, мне — здесь. И младшим где поблизости, в Можайске или Коломне.

— Константина он не выпустил?

— Нет. Не успел. Может, отпустил бы, но не успел.

— И хорошо, что не успел. Раз князь рязанский у нас в полоне, значит, и Коломна наша будет. Только надо его покрепче запереть. Поди, все во дворце живет?

— Во дворце.

— Я приеду, в поруб спрячу, а там... А там видно будет.

— Но отец ему союз обещал, крестоцелованием укрепиться звал.

— Ну, то отец, а я цацкаться не стану. Не хватало еще пленному крест целовать. Александр подрастет, ему Коломна в аккурат приспеет. А Можайск можно для Бориса расстараться.

— А Афанасию?

— Афоня пусть молоко с губ оближет, рано ему наместничать. Подрастет, придумаем что-нибудь. Теперь договоримся так, Ваня, переяславцы шибко за меня держатся, поэтому я отъеду как бы временно. Понимаешь? Ну, а ты тут постарайся с ними отношения не портить. Не гладь против шерсти, им это не нравится. И если вдруг Андрей явится, они за тебя горой встанут. Я стены укрепил, думаю, тебе и воевода пока не понадобится.

— Ну, ты ж сам писал, чтоб я Федора Александровича привез.

— Я его посля пришлю тебе, Ваня. Не беспокойся. А пока пойду с ним на Можайск.

— Так сразу? Зачем?

— Надо, Ваня. Надо свою силу показать, чтоб другие знали — мы зубастые. Уверен, Святослав Глебович Можайский не ждет нападения, в Москве, мол, траур по князю. Я его и прихвачу на полатях.

— Может, все же лучше после сороковин?¹ — Нет, нет, Ваня, отец не зря про Можайск говорил. Надо его душеньку порадовать. Можайск — на щит, то-то будет отцу весело там. И потом, в строительстве я преуспел, видел, какие заборола и вежи отгрохал с захода?

— Видел.

— Ну вот. Надо и на ратном поле себя показать.

— А что ж ты со Святославом сделаешь?