Ханский ярлык

— Называй ее только княгиней. Понял? — наказывал князь сторожу.— И чтоб был уважителен.

С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:

— За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утек.

— Не утечет, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечет.

Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жернов, отрабатывай хлеб».

Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:

— О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.

Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:

— Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.

— Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всем. Не сообщай хану об этом.

— О чем?

— Ну об этой драке.

— Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?

— Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.

— Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.

— И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.

— Ладно,— пожал плечами Михаил Ярославич.— Я не стану говорить, если сам хан не спросит.

— Вот спасибо, вот спасибо,— обрадовался татарин,— Век не забуду твоей услуги, князь.

На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:

— Давай я увезу ему жену-то. А?

— Нет,— твердо ответил Михаил,— Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.

— И правильно,— легко согласился посол,— чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.

Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:

— За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.

— Хорошо, я передам. Я сведу вас.

Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя все не было. Наконец нашелся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:

— Князь ускакал с новгородцами.

— А Борис? А княгиня?

— Эти, кажется, в плену.

Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:

— Вот меня еще звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.

— Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.

— Он мне сказал: еще раз попадешься, повешу.

— Ну, это он припугивал.

Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:

— Великий князь Михаил Ярославич ждет князя Юрия для ряда.

— Но его нет.

— Где же он?

— Видимо, в Новгороде.

Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.

Мотря заявилась к Стюрке:

— Слыхала?

— Что?

— Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.

— Ну и черт с ней. По мне, век бы ее не было.

— Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывет. А ты?

— Что плывет-то?

— Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.

Стюрка выпучила на «тетку» телячьи глаза, и вдруг ее осенило:

— Ты, ты... это?

— Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.

— Но у меня нет этаво...

— У меня есть. Еще с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечешь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.

— Тихо ты,— испуганно зажала ей рот Стюрка.— Не дай Бог услышит кто.

Почитай всю ночь не сомкнула Стюрка глаз, боясь проспать. Еще и светать не думало, а она уж печь растопила. Заворчавшей поварихе молвила:

— Нашей княгинюшке гостинца хочу послать. Поди, в полоне-то заморили сердешную.

— Ну, это святое дело,— согласилась старуха.

Однако, когда Стюрка напекла и уложила в туес горяченькие, вдруг забоялась: «А что, если гонец вздумает попробовать?»

Явившейся Мотре сказала о своем сомнении:

— Ой, чтой-то боюсь я, Мотрюшка. Захочет гонец в пути съесть-то. Что ж будет-то?

— А ты в самый низ положи энтот-то.

— Да и так внизу.

— А чего тогда бояться, ежели несколько сверху возьмет... А лепш знаешь что? Напеки ты ему отдельно, да так и скажи: это, мол, для княгинюшки, а этот, мол, тебе за труды, чтоб доставил, значит.

Тверской гонец, наскоро перекусив в поварне, отправился седлать коня. К нему и подкатилась Мотря с туеском и узелком.