Ханский ярлык

— Кабы так, Михаил Ярославич. Не из русских он. Слаб в вере. Говорят, «Отче наш» так коверкает, что не узнать.

— Так как же он в епископы угодил?

— Не ведаю, сын мой, не ведаю. Но полагаю, Тохта надавил на Максима, Царство ему Небесное, он и благословил неуча на сарайскую епископию.

— Что ж ты так хану не сказал?

— Эге, сын мой, у Измаила-то корни поганские, хан бы воспринял это как оскорбление его народа. Нельзя так, нельзя.

— Выходит, ты лукавил, святый отче?

— Выходит,— вздохнул Петр и перекрестился,— Бог простит меня, блага ради согрешил.

12. НОВГОРОДСКИЕ ШАТАНИЯ

Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, заперлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шепотом.

— Худо дело, Федор Акинфович,— молвил посадник.— Сказывал тебе: не жми на славян, сорвутся. Вот, пожалуйста, вчера вече было, на тебя жалоб воз.

— За что?

— А то не знаешь? Ты выход трясешь, а в городе бездомных тьма.

— Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.

— Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Федор.

— Я?! — ахнул наместник.— Я — палки в колеса Михаилу Ярославичу?

— Именно ему, Федор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.

— Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...

— Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.

— Из-за меня?

— Да, из-за тебя, Федор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.

— Ну а ты-то, вы-то были на вече?

— Были.

— И не вступились?

— Федор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.

— Да. Дело сурьезное,— поддакнул Игнат,— замятней пахнет.

— А кто мутит- то? Есть же заводилы?

— А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.

— Так повязать их — и в поруб.

— Ты что, Федор? Спятил? Это ж все равно что горящую лучину в бересту кинуть.

— Но что ж делать?

— Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.

— Но я на свои деньги.

— А славяне считают, что на ихние.

— Но ей-богу, на свои брал.

— Теперь иди доказывай. В общем, знай, Федор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.

— А мизинные?

— Мизинные никуда не денутся. Пойдут за ними, хлеб-то у богатых. А за хлеб ныне люди на любой грех готовы.

— Что же делать? Михаил Ярославич в Орде.

— Вот-вот. Он в Орде, а Юрий-то Данилович в Москве.

— Ну и что?

— А то, что они хотят его на стол звать.

— Как? Ведь Новгород испокон за великим князем был.

— Был, да как бы не сплыл, Федя. Новгород всегда старался вольным в князьях быть.

— Но что им плохого сделал князь Михаил Ярославич?

— Невский вон сделал славянам одно хорошее, и то выгоняли. Так что не ищи, Федор Акинфович, причину, которую сам створил.

— Михаил Климович, ты меня обижаешь.

— Не время обижаться, Федя. Не время. На всякий случай готов будь.

— К чему?

— Как к чему? К побегу.

— Да вы что, мужи? Как же я буду в глаза Михаилу Яро-славичу смотреть?

— Наше дело, Акинфыч, было предупредить тебя: зреет замятия. А там сам решай.

Стюрка, вчерашняя рабыня, накрепко привязала к себе Юрия Даниловича. От ее прелестей совсем потерял голову молодой князь. И сам не заметил, как начал исполнять бе-зукоснительно просьбы своей наложницы.

Уже во вторую ночь их жаркой любви попросила Стюрка князя выкупить у Родиона Несторовича и ее тетку.

— А то мне скучно тут. Все на меня косятся. А тетка Мотря родной человек, все ж будет повеселее. Да и к тому же она мастерица по шитью. Выкупи ее, Юрий Данилович, не прогадаешь.

— Ладно. Будет тебе Мотря,— отвечал князь, задыхаясь от страсти.

И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла ее, шепнула радостно:

— Вот и опять мы вместе.

Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря — крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по ее понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сестрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила:

— Давай, Стюра, буду я тебе теткой. Ну какая я тебе сестра с моей-то рожей.